В грозный час - [2]

Эти пожары, прямо скажем, мешали нам спокойно жить, если только насыщенную боевой учебой жизнь нашей 17-й танковой дивизии можно было назвать спокойной. Ведь дым заволакивал все окрест, дышалось трудно, а мы, поднятые по тревоге, тратили иногда целые дни на борьбу с огнем.

Единственными архитектурными достопримечательностями нашего городка были, пожалуй, только Дом Красной Армии да два жилых здания из красного кирпича. Они никак не гармонировали с другими строениями — барачного типа казармами, всевозможными складами, неуклюжими бревенчатыми домами, обладавшими одним парадоксальным свойством: летом аккумулировать жару и духоту, а зимой — холод. В этих домах жили семейные — командиры и сверхсрочники. Но всем квартир не хватало, и некоторые семьи, конечно же временно, до постройки таких же бревенчатых домов, располагались в землянках. В них, кстати, и в самые лютые морозы было тепло, а в летний зной — свежо и прохладно.

Вольготнее же всех было холостякам. Те жили в казармах, в отгороженных от спального помещения личного состава комнатенках, рассчитанных на три-четыре человека. И получалось, будто и в свободное от службы время они продолжали служить. Но, признаться, холостяки от этого ничуть не страдали. Ведь все неудобства окупались с лихвой, когда полк, к примеру, поднимался по тревоге — все рядом, под рукой, не надо далеко бежать.

А тревоги в то время были частыми, учения следовали одно за другим. Мы совершали марши, учились метко стрелять, преодолевать противотанковые рвы и надолбы, минные поля и крутые склоны, ходить за огневым валом в атаку на условного противника. Ни характерная для тех мест сильная жара, ни сорокаградусный мороз зимой — ничто не отменяло боевой учебы. Мы понимали: так надо. В мире к тому времени уже вовсю громыхала война. Кованый сапог гитлеровского вермахта топтал землю многих европейских государств. Мрачные тучи войны вплотную подползли и к нашим западным границам. Да и на восточной границе СССР было тревожно. Японские милитаристы, хозяйничая на севере Китая, продолжали устраивать провокации против Советского Союза. Видимо, их ничему не научили уроки, преподанные Красной Армией на Хасане и Халхин-Голе.

Была и еще одна очень веская причина для того, чтобы проводить в те дни боевую учебу личного состава столь напряженно и интенсивно. Боевые действия у озера Хасан и на Халхин-Голе, а особенно советско-финляндская война, хотя и закончились в нашу пользу, выявили и ряд недостатков, которые были прямым следствием упрощенного понимания отдельными командирами характера современного боя, недооценки сил и возможностей противника. Стало ясно, что при обучении воинов не всегда создавалась сложная обстановка и эти, так сказать, тепличные условия приводили к пробелам в боеспособности войск.

Опыт минувших боев с врагами Отечества был своевременно учтен. Поэтому боевая учеба в частях Красной Армии в 1940–1941 годах стала качественно иной. Теперь, как того требовал Нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, бойцов и командиров стали учить тому, что они должны делать в современной войне, максимально приблизили обстановку занятий и тактических учений к жестким условиям реального боя.

В Забайкалье я приехал из Орла, где в бронетанковом училище служил политруком курсантской роты. Но в 1940 году институт политруков упразднили, и в один из июньских дней меня вызвали к комиссару училища полковому комиссару Сергееву.

— Вы, молодой человек, не волнуйтесь, место для дальнейшего прохождения службы мы вам подыскали, — сказал он. — Подойдите, пожалуйста, к карте…

Я подошел к висевшей на стене большой карте Советского Союза и вопросительно посмотрел на полкового комиссара. Тот, неторопливо поднявшись из-за стола, взял указку и направил ее острие куда-то в самую восточную часть карты.

— Забайкалье, — сказал он. — Живописные, говорят, места… — Он скосил на меня умные, чуть иронические глаза: мол, каково?

— Разрешите узнать время отъезда? — только и ответил я на его немой вопрос.

— Оформите документы и поезжайте. Кстати, вы же только что обзавелись семьей. Это хорошо. Иначе в тех краях было бы трудновато… Ну, желаю вам счастливой службы! — ободряюще улыбнулся полковой комиссар и подал мне свою сухую и теплую ладонь.

Я вышел из кабинета, ощущая в душе радостное нетерпение поскорее отправиться в дальнюю дорогу.

Документы мне заготовили в тот же день, а на следующий я был уже в пути, договорившись с женой, что она приедет ко мне сразу же, как только я дам знать.

Дальняя дорога показалась легкой и нескучной. Молодости, как известно, некогда задумываться над превратностями судьбы. Да и к чему? Ведь впереди — целая жизнь…

И вот с тех пор прошел уже почти год. За это время я успел поднабраться опыта — и военного, и житейского. Да и к суровому забайкальскому краю привык. И вдруг — снова расставание. Произошло это так. Ясным июньским утром в штаб полка вызвали командира батальона капитана В. А. Виноградова.

— Наверно, по поводу завтрашней стрельбы, — предположил он. — Как думаешь, политрук?

Спросил он меня потому, что я, будучи замполитом танковой роты, одновременно исполнял и обязанности заместителя командира батальона по политической части.