В Древнем Киеве - [25]
Тот медленно наклонил голову:
— Ночь буду сидеть! Закончу к рассвету. Приходи!
Гости стали прощаться.
— Степь зашевелилась! Но и Русь не будет молчать!
БИТВА НА РЕКЕ АЛЬТЕ
«Степь зашевелилась…» — эти слова повторяли всюду: на большом торговище и на Бабином торжке; на перекрестках широких улиц и в узких переулках; в хоромах знатных мужей и в домах простого люда.
Во всех землях, близких к Киеву, знали о надвигающейся опасности и готовились отразить ее.
Княжеские дружинники вытаскивали свои сабли и мечи, пробовали, достаточно ли они остры и крепки, примеряли кольчуги и шеломы. Конюхи выводили коней, показывали их знатным мужам, а те осматривали седла, стремена, похлопывали коней и гладили одобрительно по шелковистым упругим бокам.
Много было работы у оружейников!
Онцифор со Жданом так же, как и другие киевские мастера, редко отдыхали, а если и ложились, — спали недолго: поднимались с рассветом. И снова, как накануне, в их землянках звенели кольчуги, лязгали железные полосы.
Киевский князь Изяслав и братья его — Святослав черниговский и Всеволод переяславский — сзывали воинов со всех концов своих земель; и повсюду, в больших и малых городах и городках, сходились на вече русские люди и мялись защищать родину всеми силами. Из сел и городов приходили в Киев смерды, вооруженные луками, топорами, короткими копьями, рогатинами и сулицами. Приходили они со своими десятскими и сотскими; стольный город стал похож на воинский лагерь.
>Княжеский дружинник.
И тут впервые за все последнее время Жданка одолела тоска. Вот он уйдет на бой с врагами без отцовского благословения, и матери не увидит, и младших сестер и братишек, не простится ни с кем из своих. От этого становилось грустно и непрошенные слезы навертывались на глаза.
Онцифор приметил, что Жданко грустит, и самому стало жаль паренька.
«Дитя он еще», — подумал Онцифор.
— Ждан! Шел бы ты к Миронегу, повидаешься с дружком твоим Глебкой; чай, и ему грустно, — сестренку одну оставлять в дому! Потолкуйте с Глебом, как воевать вместе будете с недругом.
И Ждан пошел к Софийским воротам, к Миронегову дому. Не успел подойти, как на крыльцо взбежала девочка лет восьми на вид, с тонкой светлой косичкой, в которую была вплетена синяя тряпочка.
— Дома ли Глеб, Олюшка? — спросил Ждан торопливо.
— Жданушко! Вот ты и сам пришел, а я просилась у Глеба, чтобы взял меня с собой к Онцифору в дом, чтобы мне проститься с тобой, а ты сам идешь к нам. Вот так ладно!
И тут Олюшка, неожиданно для Ждана, обхватила обеими руками его за шею и заплакала.
— Об чем ты, Олюшка? Что ты? Мы с Глебом на святое дело идем, а ты вздумала плакать! Кто же будет Русь защищать, малых детей, стариков, если не мы!
— Да вы сами с Глебом малые дети! — всхлипывала.
Олюшка, все прижимаясь к Жданкиной груди.
— Что ты, Олюшка? Когда враг вторгается в наши пределы, мы должны все, все, кто может носить оружие, защищать свою родину.
— А как же я одна буду? И отец наш Миронег тоже уходит на войну!
Тут открылась дверь и на порог поднялись Миронег с Глебом.
— Что же вы в хату не идете? Идемте, посидим, потолкуем!
Жданко, одной рукой держа Ольгу за плечо, другой обнял Глеба, и все четверо во главе. Миронегом спустились вниз, в хату.
Когда к вечеру Ждан отправился домой, к Онцифору, его ожидала радость. Кто-то постучал в дверь. Жданко открыл дверь. Увидев отца, он остановился от неожиданности… По щекам полились слезы… То были слезы радости от свидания с родимым, но в то же время он вспомнил мать и младших детей. А вдруг проклятые вороги придут в его родное сельцо!.. Им овладел страх: его любимые остались одни, без защиты.
— Из Киева прискакал бирюч — вестник княжеский. В Василёве на сходбище объявили о походе… Не мог я оставаться дома, когда увидал, что все наши идут на войну с погаными, — говорил, как бы оправдываясь, Петрило.
— Ладно, — усмехнулся Онцифор, — найдется и тебе, старому, работа. Будешь в обозе со мной да с кузнецами и оружейниками, поможешь чинить оружие, заменишь Ждана. А он вместе со своим неразлучным другом Глебом пойдет с воинами большого полка.
Но об одном горевал Петрило: о том, что верный друг его юности Тудор не шел на войну вместе с ним.
Гордята не отпускал златокузнеца: нужен, мол, ты мне дома! Такого искусника надобно беречь! — говорил он.
А что мог сделать Тудор против Гордяты? Холоп ведь он! Вещь господская! Не имеет своего голоса!
Пришел, наконец, час отправки воинов. Уже раздались удары в бубны и звуки боевых труб. На главную торговую площадь вблизи Днепра съезжались князья в богатом вооружении со своими дружинниками и знатные мужи со слугами, и сходился сюда простой народ: киевские ремесленники и смерды из селений. Те, кто были на конях, спешились, и все вместе — конники и пешие воины — подошли к пристани. Сюда подплыли ладьи и челны. На этих судах должно было уместиться все войско со своим снаряжением.
>Воин на коне.
Много народу собралось прощаться с воинами. Вместе с народом стоял и Тудор. Он глядел, как погружали на плоты лошадей. Были здесь и нарядные кони в дорогой сбруе, в защитной броне; были и простые лошади смердов. Медленно отчалили плоты, у Заруба переправляли коней на левый берег Днепра.
