— Вот это зеркала! — удивился старик.
— На полу синие ковры, — продолжал Муколай, — на стене картины. Окна завешаны кружевом. А на столе комус[13] с большой трубой. Зовут его крапоном.
— Граммофон, — поправил старик. — У Тастак-бая тоже есть. И поет, и говорит и даже смеется. Как человек.
— Вот какой бай! А что есть у Карам-бая? Даже хорошего стола нет.
— Не знаешь ты его, — заметил старик. — Он золотом богат.
— Говорят, деньги в пещеру спрятал.
— Ну, кроме самого Карам-бая об этом никто не знает.
— А зачем прячет? Наверное, думает, что на том свете пригодится?
— По годам ему не больше тридцати, по скупости — сто. Одежда хорошая есть — не носит. В будни, говорит, незачем, а в праздник боится замарать. Когда больше носить? И на хлеб тоже скуп. Хлеба целые амбары, а наемных людей не кормит. И платит мало. Как-нибудь да обманет. Максиму вместо стельной коровы за четыре года работы теленка дал. Говорят, Зими из-за этого к Макару и приехал.
Санан весь встрепенулся, услышав знакомое имя. Неужели тот самый Зими, которого он принял за хозяина горы? Он сразу вспомнил белое лицо, желтые волосы, синие глаза… Но спросить не решился. Да и старик с Муколаем перестали шептаться. Заговорил Макар.
— Хозяин этого дома обманул Максима, батрака. Вместо стельной коровы дал ему теленка. Это за четыре года тяжелой работы! Обман, эксплоатация!
— Або-а, какой ученый! — удивился кто-то из охотников.
— Карам-бай должен дать Максиму стельную корову, ячмень, пшеницу и масло. Сколько — здесь говорить не будем, сельсовет установит.
Карам-бай, который никогда не смотрел на людей прямо, поднялся с койки. Глаза его налились кровью, лицо потемнело. Не глядя на Макара, он сунул руку под подушку и вытащил охотничий нож.
Карам-бая в улусах знали, как человека решительного.
Уж если он поднял руку на кого-нибудь, то, не ударив, не опустит.
И народ попятился к двери.
Санан тоже испугался, но не побежал, а прижался к стене.
Однако Карам-бай дальше не двинулся. Он стоял у стола и трясся от бессильной злобы, не сводя глаз с нагана, блестевшего в руке Макара.
— Эй, Карам-бай, — сказал председатель сельсовета. — Нож разве игрушка? Что полагается платить, того не избежишь, хоть сто раз хватайся за нож. Не уйдешь от закона.
Слова Макара вызвали радостный шум в избе.
— Вот это закон.
— Настоящий закон!
Карам-бай молча вернулся к своей кровати и сел, косясь на оживленные лица охотников и батраков.
А Макар, не обращая больше на него внимания, обратился ко всем:
— Вы слыхали, что из города приехал в улусы товарищ Зимин? Сам поехал вверх по Мрас-су, а меня отправил сюда. Он привез с собой правильный советский закон о продразверстке…
Макар говорил горячо и просто. Охотники боялись пошевельнуться, чтобы не пропустить слова. Только в самом конце его речи с шумом распахнулась дверь, и в комнату ворвались клубы холодного, белого тумана. За ними ввалился толстяк в тулупе. Он был так толст, что едва протискался в дверь, приговаривая на ходу: «Соколята мои, замерзаю».
Это был знаменитый Тастак-бай[14], по-русски Андрей Иванович, который жил в пяти верстах отсюда.
— Байга[15] что ли у вас? — пошутил, отдышавшись, Тастак-бай. Но, заметив Макара, принял серьезный вид, снял тулуп и степенно сел на скамейку, услужливо освобожденную кем-то для него.
Но Макар уже заканчивал свою речь. На его призыв — дружно выполнить план продразверстки — люди откликнулись дружным согласием. Только Карам-бай молчал.
Тастак-бай медленно встал и, расстегивая пальто, сказал:
— Надо и Красной Армии помочь. Мне, например, мало положили. Надо меду добавить.
Собравшиеся удивленно взглянули на бая. Один Карам-бай не удивился, а усмехнулся. Да еще Чабыс Муколай часто зашептал на ухо старику:
— Очень хитрый человек. Белые придут — он с белыми, красные придут — он с красными. А раньше дружил с чиновниками. Хитрый и умный: за нож как Карам-бай не хватается.
— Шкуру свою бережет.
Чабыс Муколай оборвал разговор и встал.
— Домой собрался, Муколай? — спросил старик.
— Нет, — возразил он громко, на всю избу. — Хочу сказать, что Санмай разверстки может больше дать. Его не сравнишь с нами.
Сказал и исчез в толпе.
Сразу же поднялся шум, крики. Санан выбежал на улицу.
Пришло в долину Мрас-су и еще одно лето. Пришло оно и в улус Тастак-бая.
Народ ушел на пашню. В улусе остались только старики да сам Тастак-бай. Дети и те ушли.
Обычно в таких случаях Тастак-бай скучал. Ждал вечера. Но сегодня ему было не до скуки. Толстяк даже на кровать не ложился. Весь день бегал по комнате.
Солнце шло к вечеру, а Погда-паш не являлся.
— Ведь я ему велел прийти раньше.
Тастак-бай подошел к окну, взглянул на небо. Совсем низко, задевая вершины гор, неслась туча, похожая на огромную черную птицу. Неслась она вниз по реке, в устье которой при впадении в Мрас-су стоит улус Тастак-бая. Даже деревья и травы в страхе пригибались к земле.
— Град идет, — сердится Тастак-бай. — Скоро народ соберется, нельзя будет говорить. Голова что ли высохла у Погда-паша?
Вот и в самом деле град застучал в окна, а Погда-паша все не было. Удар грома раскатился над самым домом. Тастак-бай вздрогнул, бросился на койку, закрыл голову подушкой.
