Долго ходил Санан долиной Мрас-су, от улуса к улусу, от юрты к юрте. Где прогонят, а где и покормят.
Но прошло теплое лето. Наступила суровая шорская зима. Правда, шабыр еще цел. Чирки, хоть и с дырами, но если в них положить озагат[7], — ноги не мерзнут. Плохо, что холщевые чембары пропали. Как ни прикрывай голое тело озагатом, все равно холодно. А ходить надо. Голодный желудок не дает жить на одном месте.
В один из таких холодных дней, когда деревья сжимались от мороза, пришел Санан в улус Карам-бая[8]. Мальчик боялся этого человека, глаза которого смотрят всегда вниз или в сторону. К нему он никогда не заходил. Но жил в этом улусе еще один человек, у которого должен быть хлеб и который мог немного покормить, если у него находилась работа. Это Санмай. Плохо только, что сын его Карак постоянно дразнится и дерется, но не умирать же с голоду из-за него.
И мальчик зашел к Санмаю.
На столе в деревянной шаре[9] лежит вареное мясо. Над шарой поднимается вкусный пар. У Санана потекли слюни.
Но черная женщина со скупыми глазами — мать Карака — на него даже не посмотрела. Она кормила своего сына — мальчика с совиным лицом.
— Ешь, сынок, — говорила она.
А тот ел нехотя. Увидев Санана, он вытянул губы. Ему захотелось подразнить сироту. Только Санан даже не заметил этого. Он, не отрываясь, смотрел на жирное мясо.
Вот черная женщина схватила шару, и у голодного мальчика загорелись глаза. «В иэбе больше никого нет, кроме меня, — подумал он. — Кому она может подать?» Он уже и вкус мяса почувствовал на языке. Но черная женщина повернулась к печке и исчезла за ней. У Санана упало сердце. А женщина с чашкой в руке появилась опять. Только в чашке было уже не мясо, а толкан[10] с водой. Мальчик и этому обрадовался, схватил чашку, прежде чем хозяйка сказала слово.
Когда Санан съел весь толкан и положил чашку на стол, старуха сказала:
— Пойди, вычисти навоз во дворе. Вечером еще покормлю.
Санан надел холщовую шапку, набитую озагатом, поправил траву, прикрывавшую колени, и вышел.
Холодно. Бревна потрескивают так, что испуганные кони будто от выстрела шарахаются в сторону. Санан прыгает на месте, дышит на озябшие руки, а временами тихо плачет.
Надо бы уйти. Переночевать пустят в любую юрту. Но его обещали вечером покормить, и он снова брался за лопату.
Однако, руки мальчика так окоченели, что лопата скоро выпала из рук. Санан не выдержал, побежал в избу согреться. И вдруг почувствовал тяжелый удар в лицо и со стоном опустился на снег. Из носа бежала кровь, у ног лежал кусок обледеневшего навоза.
С трудом открыв глаза, Санан увидел черный полушубок, папаху и узнал Карака, сына Санмая.
— Поймал беглеца, — хохотал он.
И стал искать другую ледышку. Но Санан опередил его. Обычно тихий и покорный, привыкший к унижению и обидам, он на этот раз не стерпел, с силой швырнул в Карака тем же куском навоза. Задира заревел.
Санан понял, чем это пахнет. Забыв о боли, не замечая, крови, капавшей на старый шабыр, забыв о толкане, он бросился к воротам. И сразу же попал в руки Санмая.
Много били Санана в пору его скитаний, но так больно еще не били. Сначала он просил прощенья, умолял, хватал Санмая за полы длинной, расшитой позументами шубы, но скоро замолчал и только стонал, теряя сознание.
В эту минуту руки Санмая разжались неожиданно. Над ухом мальчика раскатился незнакомый голос:
— Не сметь, под суд отдам!
Потом кто-то посадил Санана на скамейку.
Мальчик поднял окровавленное лицо и узнал председателя сельсовета Макара. Он погладил ребенка по голове, обвязал лицо платком и повел с собой в избу Карам-бая.
— Согреешься, а там видно будет, что с тобой делать.
Байская изба была полна людей. Над ними густо висел табачный дым.
Когда Санан немного отогрелся, он стал прислушиваться к разговорам. На такое большое собрание мальчик попал впервые.
Около него, ближе к двери, тихо беседовали знакомый батрак из соседнего улуса Чабыс Муколай[11] и незнакомый старик.
— Карам-бай — большой бай, а в избе ничего нет, — говорил Чабыс Муколай, искоса поглядывая на хозяина избы, сидевшего на деревянной кровати в переднем углу. — Был я в Тамазаке[12] у большого Федора, самого богатого бая Шории, старшего из братьев Тотышевых. Зашел в дом и ничего не вижу — все блестит, глаза слепнут… Только потом узнал: зеркала стояли от пола до потолка.
