В чеховском Мелихове - [15]

— Федор «Хорек» пришел, — со страхом шептали в каждой избе. Напуганный староста и трактирщик вызывали урядников, ходили вооруженными по деревне, устраивали засады. Федор скрывался в лесу, появлялся в деревне ночью, заходя только к верным людям. Иногда бабы оставляли ему за деревней, в заветном месте, хлеба и молока; бери — да ради бога не ходи в деревню.

С первыми морозами, когда и прятаться негде было, Федор приходил в деревню и сам сдавался. А через год вновь разносился слух о появлении Федора «Хорька»...

На этот раз ему повезло, удалось сократить путь, проехать в товарном вагоне от Тюмени до Екатеринбурга. Приход был неожиданным, но неудачным по времени. Прятаться можно было только дома. Небольшую надежду давала новость о назначении другого старосты. Может быть, Григорий Скворцов, которого все звали просто Гришка-шорник, не будет усердствовать в поиске.

До утра все было уже переговорено, а на рассвете вдвоем рассматривали бабкин портрет и по-детски смеялись, что бабка изображена похоже, да еще в красках, совсем как на иконе.

Печка к утру остыла, и Федор стал жаловаться на озноб. Мать решила сходить к Зязи-ну и попросить в долг полбутылки водки. Водка для мужика — лекарство от всех болезней.

— Епифан, что ль, приехал? — полюбопытствовал трактирщик.

— Да нет, себе на растирание, доктор велел,— соврала бабка.

Зязин засомневался, но водку дал.

В полдень приковыляла хромая Долгуша:

— Я к тебе, подружка, проведать, ты, говорят, захворала.

С печки раздался густой, надрывный кашель. Прервав разговоры, Долгуша попятилась к двери и опрометью бросилась к Зязину.

Так закончился четвертый побег Федора Волкова из Сибири.

...Весна 1895 г. сильно запоздала. В середине апреля снегу в полях лежало на полтора аршина. Пруды переполнились вешней водой, а лед еще не поднимался. На пасху домой пришел Епифан с женой.

Но нерадостным было для матери возвращение младшего сына. Зиму он был в лесорубах, неплохо заработал и запил еще с первого дня праздника. Красное лицо с огненнорыжей бородой опухло и потеряло человеческий облик. Поспорив с кем-то в трактире, решив показать свою силу, он на глазах у всех разделся и полез в пруд купаться. Пруд был недалеко от дома. Бабка увидела из окна бегущую к пруду гогочущую толпу, голого Епи-фана и обмерла от стыда. Поспешив к месту происшествия, она палкой загнала домой одуревшего охальника.

В Мелихове такие увеселения не были редкостью. Один из мужиков за пару цигарок бегал босиком по снегу от дома до трактира. Любили мужики показать силу и на кулаках. Но часто беззлобно начавшиеся состязания превращались в побоища.

После того как дряхлая старуха побила палкой богатыря, над Епифаном все стали смеяться. Вечером в трактире каждому новому человеку это событие рассказывали во всех подробностях. Проезжий пьяненький графский повар-старичок бормотал заплетающимся языком:

— Ты, Епифан, дурак. Небось тебе жарко стало после купанья от такого угощенья. Нетто можно бабе позволять такое. Какой же ты хозяин?

Опившийся Епифан уже ничего не соображал, но бормотанье старика задело его за живое.

— Я покажу вам, кто хозяин, — заревел он. — Я покажу! Иди, старик, за мной. Ты узнаешь, кто у меня хозяин! Всем жарко будет!!!

Подталкивая старичка впереди себя, Епи-фан направился к дому. Широко распахнув дверь, он заорал на притихших мать и жену:

— Хозяин я здесь иль не хозяин? Кто здесь хозяин? Старуха! Выноси сундук. А ты тащи на двор самовар и иконы...

— Что ты задумал? — испуганно залепетала жена, но, почувствовав на спине мужнин кулак, шарахнулась в сени. Графский повар снял шапку и, присев на лавку, удовлетворенно покачивал головой. Епифан принес охапку соломы, и, бросив посреди избы, стал поджигать трутом.

— Это ты не того... не к чему... — забормотал старик.

— Всем жарко будет! — угрожающе бубнил Епифан.

Солома вспыхнула, заполнив избу едким дымом. Старик еле успел выскочить на улицу. Бабы голосили, призывая на помощь. В ярко освещенных окнах металась тень обезумевшего Епифана.

Первым прибежал на крик новый староста Григорий-шорник. Он вытащил из горевшей избы за шиворот хозяина и побежал домой за топором. Зазвонил колокол в усадьбе Чехова, за ним на другом конце деревни тревожно загудел церковный колокол. Сбежался народ, но никто не знал путем, что делать. Только бабы метались с иконами в руках.

Из ворот чеховской усадьбы сам Антон Павлович с гостившим у него братом Александром и два работника тащили пожарную машину. Староста зачем-то отчаянно бил топором по окнам. Увидев пожарную машину, мужики суетливо схватились за ручки насоса, за пожарные шланги, но от их толкотни не было никакого толку.

Александр Чехов сердито выругался и, поставив работников у насоса, сам взялся за брандспойт. Тонкая струя воды взметнулась над толпой и, повернув к избе, пропала в огненном столбе. Рухнула крыша, и пламя, на мгновение придавленное к земле, опять поднялось к небу, рассыпав искры на сырую землю.

Григорий багром растаскивал бревна, Александр Павлович, поблескивая стеклами очков, поливал то стены, то шипевшие на земле бревна с таким видом, как будто всю жизнь только и занимался тем, что тушил пожары. Огонь шел на убыль. Разгоряченные огнем люди почувствовали, что ночь не такая уж жаркая на самом деле. Медленно расходились по домам.