В бурном потоке - [89]

Вот уж на него не похоже! Душан терпеть не мог шикарных ресторанов на берегу озера. Адриенна краешком глаза испытующе на него поглядела.

Душан заметил ее взгляд.

— Не бойся, Лисенок, в твое отсутствие я не поддался буржуазным соблазнам. Просто получил неожиданно гонорар от профессора-египтянина за перевод тех двух статей из «Медицинского ежемесячника» и ты вернулась; разве причины недостаточно веские, чтобы позволить себе кутнуть на берегу озера. Конечно, в виде исключения, лишь подтверждающего правило, compris?[66]

Он говорил шутливым тоном и слушал с непритворным интересом, когда Адриенна стала рассказывать о своей прогулке по озеру, и все же ей показалось, что он чем-то озабочен и думает о другом.

Адриенна вдруг остановилась посреди тротуара.

— Что-нибудь случилось, Душан?

— От тебя ничего не скроешь, Лисенок. На, читай! — Он достал из кармана телеграмму. — Днем доставили. В университет. Я хотел тебя сперва немного подготовить, хотя ничего страшного, в общем, нет.

Депеша была из Вены и подписана «папа». Когда это до нее дошло, Адриенна заставила себя унять дрожь в руках и прочитала:

«Мама ложится операцию аппендицита. Врачи заверяют легкий случай, самочувствие хорошее. Желательно твое присутствие хотя бы первые дни после операции. Сам поехать не могу, вынужден службе находиться Бадене. Срочно телеграфируй ответ. Целую».

Сжатую, будто тисками, грудь отпустило. Странно, до чего может вдруг стать близкой мать, которая всего несколько минут назад была тебе бесконечно далека! Что думает Душан? Да, конечно, девяносто процентов всех операций аппендицита сейчас не дают осложнений, это Адриенне и самой известно; конечно, она не потеряет голову; но ведь Душан тоже считает, что ей надо ехать?

Да, он, несомненно, так считает. Больше того, он предложил, по-видимому, хорошо продуманный план (отчасти призванный отвлечь Адриенну от мрачных мыслей, отчасти рожденный действительной необходимостью). За последнее время они получают из Австрии столько непроверенных сообщений: о забастовках на военных заводах, о новых оппозиционных течениях в рядах социал-демократии, о брожении среди матросов военного флота и тому подобное. Пусть Адриенна воспользуется своей поездкой в Прагу, чтобы из первых рук получить информацию об этих сигналах, ведь это, быть может, уже первые толчки готовящегося на Дунае землетрясения.

Адриенна была ему благодарна и с благодарностью, ревностно и деловито принялась обсуждать все детали плана. Только раз она не сдержалась. Это было к концу ужина; Душан, указав на пламенеющие горные пики, вскользь заметил, что их трехдневные каникулы, правда, откладываются, но ведь отложить не значит отменить. Тут она вдруг перестала помешивать ложечкой кофе, проглотила подступившие к горлу слезы и наклонилась к нему через стол.

— Что, Лисенок?

Ей хотелось сказать: «Ах, твои глаза!» Ей хотелось сказать: «Пойдем отсюда ко мне!» Ей хотелось сказать: «Мы должны быть вместе!» Но вместо всего этого она еле слышно прошептала:

— Отменить?! Ни за что!

III

Всю ночь Ранклю снилась невестка учителя гимнастики Кречмана. Накануне вечером, на проводах, устроенных призванному в армию коллеге, когда объявили, что дамы приглашают кавалеров, эта налитая, розовощекая блондинка с нахальным носиком-пятачком — «аппетитный поросеночек!», как сразу определил ее Ранкль, — предпочла его всем остальным танцорам, а после танца пила с ним брудершафт (без поцелуя, но из одного бокала). Во сне милашка, явно льнувшая к нему в последней польке, уже просто млела в его объятиях и всячески давала ему понять, что в отсутствие законного супруга, сидевшего где-то на Сицилии в лагере военнопленных, только и ждет того, чтобы ее утешил такой мужчина, как Ранкль.

Будильник безжалостно оборвал сон на самом интересном месте, но Ранкль здраво рассудил, что упущенная интрижка всего лишь греза, мечта, тогда как настоящая еще впереди.

Со сладостным зудом ожидания в крови принялся он за утренние процедуры, которые всегда совершал по строгому графику. В половине восьмого подъем и окунание головы в таз с водой. Затем до семи тридцати пяти гимнастика — несколько глубоких приседаний и наклонов туловища. Следующие четверть часа отводились на душ, бритье и прическу. Ровно через восемь минут после завершающего взмаха щетки туалет должен был быть закончен. (С тех пор как Ранкля назначили заместителем директора гимназии, он являлся туда всегда только в вицмундире и в серых в полоску брюках: мягкий воротничок был единственной его уступкой тому послаблению в этикете и нехватке крахмала, которые принесла с собой война.) И ровно в восемь, минута в минуту, Ранкль, уже совсем одетый, если не считать наусников, которые снимались лишь за кофе, входил в столовую.

Оттилия и в это утро опоздала! За двадцать лет супружеской жизни она едва ли десяток раз являлась к завтраку вовремя. Ни брань, ни уговоры на нее не действовали; его добрый пример пропадал втуне, тут Оттилия была неисправима. Иногда такая неаккуратность приводила Ранкля в бешенство. Но чаще он встречал ее хронические опоздания презрительным покачиванием головы. В какой-то мере он усматривал в, этом подтверждение безусловного превосходства мужского пола над женским — превосходства, в котором он был абсолютно убежден. Исправься вдруг Оттилия, это показалось бы ему непозволительным, чем-то вроде вызова. В сущности, он не вынес бы совместной жизни с женщиной, на которую не мог бы глядеть сверху вниз.