В бурном потоке - [90]

А когда Оттилия, слегка запыхавшаяся, с развевающимися лентами капота и немного съехавшим набок шиньоном, наконец влетела в комнату, оказалось, — ну еще бы! — что она забыла носовой платок. Ранклю опять пришлось дать ей свой. Сегодня он был в духе и протянул платок с милостивой улыбкой. Улыбка, впрочем, незамедлительно сделалась кислой и угасла, лишь только он заметил, — и тут неисправима! — что Оттилия подлила ему в ячменный кофе молоко, не процедив. Еще немного, и Ранкль разнес бы ее вовсю, как какого-нибудь кандидата во второгодники у себя в классе. Но в последнюю секунду он ограничился недовольным покашливанием и упреком:

— Пора бы запомнить, что я не терплю пенок в кофе. Или я слишком многого от тебя требую?

Покраснев, как школьница, она потупила глаза.

— Но, Фриц, в молоке сейчас только и есть питательного, что тонюсенькая пенка. Должна же я следить за тем, чтобы ты у меня не отощал.

— Ценю твои добрые намерения, дорогая, но тут речь идет о сугубо принципиальном… — Он проглотил конец нравоучения, так как вошла горничная.

— Что вы принесли, Рези? — спросила Оттилия. — Почту?

— Нет, барыня, только газету.

— Письма, значит, нет? — Оттилия вздохнула. — Давайте сюда!.. Спасибо. Сейчас можете прибраться в спальне. А потом сбегайте к фрау фон Врбата. Фрейлейн Агата звонила, им привезли из деревни гуся, и они уступают нам потроха. — Оттилия еще раз вздохнула, подала Ранклю через стол «Тагесанцейгер» и спросила: — Как ты думаешь, Фриц, когда можно ждать письма от Франци?

— Ты же только вчера получила две открытки!

— Вчера… это уже не в счет.

— Прости, но где же тут логика? — Он замолчал, удерживаясь от искушения отчитать Оттилию за непоследовательность мысли, и сказал только: — Пора бы тебе привыкнуть к тому, что Франц Фердинанд солдат. А у солдата на фронте есть и другие заботы, кроме писания писем домой.

— А если я не желаю привыкать! В конце концов он же мой сын.

И опять Ранкля подмывало прочесть ей нотацию, но, взглянув на часы, он понял, что, если хочет «напитать не только тело, но и дух», времени у него в обрез. Итак, пожав плечами, он поспешил поделить газету. Оттилия получила, как всегда, вкладыш с местной хроникой, фельетонами и мелкими объявлениями, а себе он взял первые и последние страницы — с передовой, военными сводками, внутриполитическим обозрением и телеграммами из-за границы.

Обычно эта часть утреннего завтрака доставляла Ранклю наибольшее удовольствие: эти четверть часа, когда он знакомился с международным положением, прихлебывая вторую чашку кофе (если были подковки, он их туда крошил); находил передовую ниже всякой критики или — что случалось значительно реже — вполне приемлемой и время от времени хлестким замечанием приобщал Оттилию к своим взглядам на положение дел в большой политике, на фронтах и вообще в жизни. Однако сегодня ему почему-то никак не удавалось сосредоточиться. Мысли разбегались, устремляясь за налитыми икрами и нахальным пятачком милашки Кречман. И как ни приятны были сами по себе эти экскурсы, все же они создавали беспорядок, а Ранкль беспорядка не выносил.

В довершение Оттилия, вместо того чтобы сидеть молча или в крайнем случае поддакивать замечаниям Ранкля, вдруг принялась вслух возмущаться чем-то прочитанным в своей части газеты.

— Просто невероятно, до чего легко мужчины попадаются на удочку таких особ!

— Откуда ты взяла? Какие мужчины? Каких таких особ?

— Да я тут читаю отчет о процессе шантажиста Урвалека и его сообщниц. Статья называется «Мужчина, который не шутит, и три девицы легкого поведения». Девицы выдавали себя за жен пропавших без вести или пленных офицеров и знакомились с отцами семейств; разумеется, только с господами не первой молодости и в чинах. А когда те шли на приманку, являлся Урвалек в роли нежданно вернувшегося мужа и шантажировал прелюбодея. Особенно будто бы отличалась самая молоденькая. Роскошная златокудрая змея, как ее тут называют, пленявшая солидных чиновников и учителей… — Оттилия остановилась, уставив на мужа сонные серые глаза. Ранкль был красен, как рак. — …Да… но… Фриц… — запинаясь проговорила она.

— Что такое? — оборвал он ее. — Что ты на меня уставилась? И вообще, что значит весь этот вздор?

— Ну как ты можешь называть это вздором, Фриц? — защищалась она. — Здесь же все черным по белому написано! Показания златокудрой… особы даже слушались при закрытых дверях, а это бывает только при преступлениях против нравственности, правда, в деле об оскорблении Мунка адвокат истца тоже потребовал… — Она не докончила. — Да что с тобой опять?

— Со мной? Ничего. Ты сказала Мунк?

— Да, это фамилия истца. Странная, верно, да и звать его чудно — Казимир! Ты разве его знаешь?

— Мгм… Как будто слышал такую фамилию. Какое же это дело? Дай-ка сюда! — Он взял у Оттилии газету и углубился в чтение столбца под рубрикой «Из зала суда».

Оттилия, пытавшаяся оттереть смоченным углом салфетки пятно, обнаруженное ею на рукаве капота, вздрогнула от неожиданности: Ранкль так стремительно вскочил, что посуда на столе зазвенела. На бледном лице багровели вздувшиеся шрамы. Со сдавленным проклятием он скомкал газету, швырнул на пол и, прежде чем Оттилия успела что-либо сообразить, выбежал из комнаты.