В бурном потоке - [53]

Захваченный врасплох и оттесненный на столь зыбкую почву, Ранкль был вынужден признать, что он обо всем этом никогда не думал, но…

Однако Нейдхардт и слушать не желал никаких «но». На каждый неуверенный аргумент он отвечал двумя весьма решительными и так и сыпал устрашающими примерами.

И Ранкль малодушно согласился. Ранкль признал, что отношения с Тильдой не должны продолжаться как в национальных, так и в его собственных интересах. В конце концов пусть Тильда пеняет на себя, если он с ней порвет. Ибо, как теперь выяснилось, понятие верности ей абсолютно чуждо не только в браке, но и в свободно избранной любовной связи. Но, конечно, верность — эта самая немецкая из всех добродетелей — живет в крови только у немцев. И если путаешься с представительницами иных наций…

И тут Ранкля подхватил поток собственного красноречия. Разрыв с Тильдой уже не казался ему неизбежным злом, а стал представляться желанной необходимостью. Он сегодня же с ней расстанется!..

— Подожди, — удерживал его Нейдхардт, — так быстро даже пруссаки не стреляют! — От этого может произойти больше вреда, чем пользы. В конце концов супруг Тильды принадлежит к самым крупным жертвователям на Югендвер, и можно надеяться, что, при соответствующей обработке, из него удастся выдоить кое-что и на другие полезные цели. Кроме того, вообще не рекомендуется пробуждать в женщине такого темперамента, как Тильда, мстительность. Уж где-где, а здесь уместна нордическая хитрость. Ранклю следует так искусно развязаться с Тильдой, чтобы она даже не заметила его намерений и даже сохранила о нем благодарную память. Он может еще какое-то время вкушать ее прелести и тем временем не спеша подыскивать себе новую даму сердца. Вот так.

И опять Ранкль вынужден был признать, что Нейдхардт прав. Он признал это с восхищением, но все же с досадой. А Нейдхардт, который заметил его досаду, даже не потрудился скрыть иронии.

Настроение Ранкля от этого не улучшилось. И оно еще более помрачнело во время визита к окружному начальнику, к которому они явились засвидетельствовать свое почтение. Начальник оказался низкорослым человеком, с морщинистым желтым лицом больного печенью, то и дело глотавшим какие-то таблетки. Едва они обменялись общепринятыми любезностями, он начал критиковать речь Ранкля, краткий конспект которой перед ним лежал. При всем уважении к смелому полету мысли, торжественному языку и патриотическим устремлениям господина профессора все же возникает вопрос, не создается ли в результате постоянного подчеркивания, точнее — чрезмерного подчеркивания немецкого национального духа — некое противоречие с подлинной целью этой речи. Ведь Будейовице, с их смешанным населением, с печальной традицией разноязычия и постоянных столкновений различных наций, принадлежат, увы, к числу беспокойных территорий монархии. Совсем недавно, когда распространилась весть об основании в России особых чехословацких частей, это привело к жестоким уличным схваткам, к нападениям немцев на гимнастический зал «Сокола»{37} и к чешским ответным нападениям на типографию «Южнобогемского пограничного вестника». Чтобы восстановить спокойствие и порядок, пришлось даже прибегнуть к помощи военной силы, и до сих пор обе партии находятся в состоянии ненормального раздражения. При таких обстоятельствах следует, увы, опасаться, как бы некоторые формулировки в речи господина профессора не подействовали разжигающим образом и не привели к весьма нежелательному расширению конфликта. А именно этого следует избежать любой ценой. Какое впечатление произведет во всей монархии, за границей, а главное, в высших инстанциях в Вене, если торжественная речь, произнесенная накануне дня рождения его величества, послужит поводом для повторения немецко-чешских столкновений? Во всем этом вовсе не следует усматривать какую-то предварительную цензуру речи. Избави боже! Но, с другой стороны, и Ранкль при здравом размышлении должен понять, что его речь, в ее теперешнем виде, по причинам государственного благоразумия недопустима.

И так далее в том же роде. В конце концов Ранкль уже не в силах был сдерживаться. Едва соблюдая элементарную вежливость, он осведомился, утверждается ли его речь официально или запрещается. В ответ начальник округа с укоризненным кряхтением схватился за правый бок и заявил, гнусавя, что ему к уже сказанному прибавить нечего; ведь в конце концов Ранкль тоже находится на государственной службе, и ему должно быть известно, что делать можно и чего нельзя. Всего лучшего, до свидания, господа!

VIII

В этот день неприятностей вообще было хоть отбавляй.

Командир гарнизона, тугой на ухо генерал-майор, участвовавший в битве при Кустоце{38} и, видимо, сохранивший верность идеям и формам обращения 1866 года, спутал Ранкля и Нейдхардта с ожидаемой в тот же день делегацией отдела пенсионного обеспечения военнослужащих и выказал свое презрение «ко всем этим модным глупостям», к которым решительно причислял и Югендвер. Причем заявил об этом в весьма прямолинейной форме. Все это после выяснения путаницы стало рассматриваться как остроумная шутка и было полито двумя бутылками «шато-черно-сека», однако у Ранкля все же остался в душе горький осадок.