В бурном потоке - [52]

Наслаждаясь этой мыслью, перелистал он газету в обратном порядке — неторопливо останавливаясь то тут, то там на какой-нибудь строчке или абзаце.

Театр. Искусство. Светская хроника. Его величество император всемилостивейше даровал коммерческому советнику Зигфриду Ашеру потомственное дворянство и право называться «фон Ашер»!.. Вот как объевреивается дворянство! И все еще находятся люди, которые саботируют борьбу за старогерманский принцип, за то, чтобы единственным дворянством считалось «дворянство меча!».

Вести из-за границы. Хаос в России растет. Козни максималистов, их же называют большевиками… Совет рабочих и солдатских депутатов… женский батальон правительства Керенского… Действительно, давно пора, чтобы немецкий кулак навел порядок во всей этой чертовщине. А, тут внизу военные сводки! Не очень-то они содержательны сегодня! Третья неделя наступления во Фландрии. Сколько же времени эти томми намерены разбивать себе головы о линию Зигфрида? Ну да, Англия в отчаянном положении, она судорожно наносит вокруг себя удары. Блокада подлодками нанесла смертельный удар. Какое значение имеют при этом некоторые успехи в Месопотамии?{36} Конечно, турецкое отступление там должно прекратиться. Но об этом уж позаботится вновь назначенный германский командующий фронтом на Ближнем Востоке. Все-таки в этом мире ничего без немцев не выходит… Ну конечно, опять! Последний инцидент в парламенте.

«Во время дебатов относительно пресловутых юридических преступлений военных судов немецкий националист Зибентейфель бросил в голову чешского социал-демократа Кубата чернильницей, крикнув: «Слишком мало вешают!» — и этим прервал заседание. Депутат Зибентейфель заявил нашему парламентскому корреспонденту, что своим поступком он удержал правительство от слабости и помешал подвергнуть патриотически настроенных офицеров унизительному расследованию».

Что за молодец этот Зибентейфель! Взгляд Ранкля остекленел. В очень недалеком будущем другие скажут: «Что за молодец этот Ранкль!..» Взволнованно стал он жевать губами погасшую сигарету. Он видел перед собой депутата Ранкля. Он видел его в сутолоке парламентских инцидентов. И на трибуне, во время произнесения знаменитой речи. И в кругу партийных лидеров. И на скамье министров.

От этих мечтаний его пробудило прикосновение женских рук к его щекам, благоухание жасмина и хорошо знакомый альт, который спрашивал:

— Пупсинька, куксинька, как почивал мой сладкий бычок?

В первую минуту ошеломленный Ранкль издал грубовато-нежный «бычий рев», который был у него в ходу во время любовной возни с Тильдой, и ущипнул ее, как обычно, повыше бедер.

Она же легонько укусила его в мочку уха.

— Мой бычок пойдет со мной? — И, приплясывая, направилась к двери.

Он крикнул ей вслед:

— Подожди! Куда?

Она была уже на лестнице.

— На маленький праздник примирения!

И тут только он вспомнил, что хотел притвориться неумолимым, чтобы хорошенько унизить и помучить Тильду. Но теперь поздно. Край ее лимонной юбки колоколом мелькнул за поворотом лестницы. Он рысью последовал за ней.

VII

— À propos, — сказал, держа сигарету в углу рта, Нейдхардт Ранклю, когда тот, запыхавшись, взгромоздился рядом с ним на сиденье кабриолета. — Если ты думаешь, что я по случаю вчерашнего происшествия испытываю угрызения совести, то должен тебя разочаровать; я их не испытываю, совсем наоборот. — Как бы взамен своего обычного восклицания «вот так» он выбросил из глаза монокль и ловким, привычным движением подхватил его рукой. В стеклянном глазу, казалось, мерцала та же зловещая усмешка, что и в живом.

Так, по крайней мере, представилось Ранклю, и у него словно по душе пробежали мурашки. Он заставил себя рассмеяться:

— Благодарю! Я ничего другого и не ожидал. К каким еще циническим заявлениям должен я приготовиться? Полагаю, это только начало.

— Вот так человека не понимают! Цинизм? Да у меня в отношении тебя самые человеколюбивые намерения. Но как это сказано у нашего старика — Шиллера? Ни одно доброе дело на земле не остается без возмездия. Но в чем-то ты прав. Мое замечание на самом деле служило только началом. Это можно было бы назвать вступлением к дружеским переговорам. Относительно фрау Матильды, если ты не против. Но если ты что-нибудь имеешь против…

Ранкль хрипло, но как можно более бесшабашно заявил, что, разумеется, он не против. В ответ Нейдхардт сказал, что тогда все в порядке и пора трогаться, ведь и по дороге отлично можно объясниться. Он уставил в глаз монокль и пустил рысью каурую лошадку, которая то и дело нетерпеливо навастривала уши.

Целью поездки было окружное управление, начальнику которого они хотели нанести первый визит вежливости. Четверть часа назад Нейдхардт неожиданно быстро возвратился с предполагаемой охоты и с присущей ему, как бы само собой разумеющейся, развязностью вызвал Ранкля из комнаты Тильды, отчаянно забарабанив в дверь:

— Эй, алло, Фриц! У меня экипаж. Мы сможем явиться к почтенным отцам города во всем параде. Вылезай из постельки, старый пройдоха! Тебя призывает другая служба!

С тем же хладнокровным нахальством он начал теперь «дружеские переговоры». Неужели же Ранкль похоронил всякую мысль об иной карьере, кроме преподавания в школе, Югендвера и подобных «карликовых» дел. Неужели он хочет окончательно потерять все свои шансы на положение политического лидера? А если нет, то как он себе представляет — разве можно делать национальную политику, имея такую даму сердца, как Тильда? Он, Нейдхардт, вполне допускает отдельные развлечения с инокровными представительницами прекрасного пола и меньше всего намерен отрицать постельные прелести фрау Матильды, но эпизодические сближения с семитскими дамами — это одно, а продолжительная любовная связь, как в данном случае, — совсем другое. Разве Фриц не знает, каким опасностям негерманских влияний он при этом себя подвергает, не говоря уже о компрометации, вымогательствах и тому подобном?