В боях и походах (воспоминания) - [10]

Я прикрыл голову руками, повернулся спиной к ветру, но меня продувало насквозь. По спине потекли струйки воды. У нас говорили: не двигаться — значит погибнуть. Пришлось вскочить на ноги. Собаки превратились в снежные холмики. Я начал хлопать себя по бокам и приплясывать. Стало немного теплее. Я приободрился.

Наступила ночь. «Только бы не свалиться. Только бы не уснуть!» — думал я и плясал, плясал под завывание бурана.

Однако сутки не пропляшешь! Ноги начали слабеть. Я догадался: рухнул в сугроб. Как крот, начал рыть себе нору. Под снегом стало теплее. Зато закоченела спина, промерз бок. Пришлось вылезти из норы и опять пуститься в пляс. До утра не сомкнул глаз, а буран все не утихал, даже пуще разгулялся.

Стало светать. Руки и ноги еще кое-как согрелись, спина же совсем заледенела. И тут мне вспомнились рассказы отца и деда. Подбежав к отаре, я схватил первую попавшую под руку овцу и, держа ее за передние ноги, перекинул себе на спину. Теплое брюхо животного начало согревать спину. От спины тепло пошло по всему телу. Но теперь руки и ноги стыли. Тогда, чтобы разогреться как следует, с овцой на спине я снова начал плясать.

К полудню проглянуло солнышко и чуть-чуть потеплело. Я попытался разложить костер, однако ничего не получалось. Подкрепившись куском лепешки с вареной бараниной, я решил отдохнуть. Мои собаки, продрогшие за ночь, побегали и снова в снег завалились. Я лег рядом с ними, пригрелся, вздремнул. Пока я спал, нас окончательно занесло. Снова понадобилось вылезать наружу, пускаться в пляс. Так, то танцуя с овцой на спине, то отдыхая в сугробе, я прожил два дня.

Наступило третье утро. Силы меня совсем покидали. Я с трудом поднимал барашка на спину и еле-еле передвигал ноги. Казалось, вот-вот упаду и не поднимусь больше никогда. И вдруг небо прояснилось. Снег заискрился и засверкал. Собаки вылезли из своих снежных нор. Овцы начали выходить из укрытия. В степи показалось несколько всадников; я стал им кричать, размахивать руками. Всадники повернули коней. Это были люди из нашего стойбища; они разыскивали меня!

Приехавшие дали мне несколько лепешек, мяса, сказали, что скоро вернется мой старший чабан. И действительно, через несколько часов он заявился со своими помощниками.

— Ты батырь![3] — сказал он мне. — Поезжай теперь в хутор и отдохни.

В хуторе меня встретили радостно:

— Ока, ты настоящий батырь!

— Тебе можно доверить отару!

Мой хозяин равнодушно курил трубку. Потом, как бы между прочим, сказал:

— А я думал, что ты замерз, Ока. Ну, раз не замерз, отдохни...

СТАНОВЛЮСЬ САМОСТОЯТЕЛЬНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

В семнадцать лет я уже был вполне самостоятельным человеком. Я поступил к богатому калмыку на молотилку. Работал поденно, таскал четырехпудовые мешки пшеницы. Получал сорок копеек в день. Кормил хозяин меня хорошо, и осенью я получил от него сорок рублей. На эти деньги я купил всей семье подарки. А мать купила целую четверть керосина. То-то была радость!

Теперь я знал, что не пропаду. Могу быть табунщиком, хлебопашцем, умею смотреть за лошадьми. В Сальских степях было много крупных коннозаводчиков. Они были обязаны сдавать лошадей для царской армии. Перед сдачей в армию лошадей надо было приручить к человеку, обучить их ходьбе в поводу. Для работы с этими полудикими животными нужны были молодые, проворные люди. Вот я и поступил конюхом к коннозаводчику Супрунову. Работа эта была опасная, требовала большой сноровки. Коннозаводчик платил мне огромную сумму — пятнадцать рублей в месяц. Я смог приодеться и помогать семье.

Однажды хозяин послал меня за сто пятьдесят верст, на шахты богача Парамонова, закупить угля.

Когда я вернулся, дома меня ждало горе. Отец лежал в кибитке мертвый, и семья готовилась к похоронам. Смерть отца совсем пригнула к земле мою бедную мать.

Через сорок девять дней после похорон, по обычаю, нужно было устраивать большие поминки. Где достать деньги? Неужели продать последнюю скотину? Да, приходилось продавать: надо было отвезти гилюнгу четыре смены одежды — зимнюю, весеннюю, летнюю и осеннюю. Предполагалось, что гилюнг передаст одежду умершему отцу. «Не привезешь одежды — будет отец ходить на том свете раздетый», — убеждал гилюнг. И мы продали быка и с трудом заработанную мною лошадь. Получили сто рублей. На пятьдесят рублей купили одежды. Взяли с собой в путь и молочную корову — гилюнг говорил, что корову передаст отцу: ведь отцу трудно жить без молока. Мы решили поголодать, но сделать так, чтобы отец наш ни в чем не нуждался.

Приехали в монастырь и стали терпеливо ждать гилюнга. Наконец вышел толстый священник:

— Ну, что вы привезли своим близким?

Мы передали дары святому отцу. Гилюнг понял, что заработал неплохо, и, усадив нас возле себя, стал читать молитву за упокой души.

Тут я увидел, как сам главный гилюнг подошел к богатому скотоводу Кудырову.

— Твоя старуха мать, — сказал он, — на том свете обязательно попадет в рай, потому что, когда умирал твой отец, он пожертвовал тысячу рублей золотом, коней, много разных вещей.

Богач ответил, что вносит пятьдесят рублей золотом, пятнадцать лошадей и десять молочных коров, лишь бы его старухе матери на том свете жилось хорошо.