В боях и походах (воспоминания) - [9]

У моего нового хозяина было двести баранов, шестьдесят голов крупного рогатого скота и четыре лошади. За всем этим стадом я и должен был ухаживать, а помимо того в мою обязанность входило варить калмыцкий чай, готовить обед, прибирать дом.

Работы хватало!

Поработал я у бая неделю и, как видно, понравился ему. Он решил меня оставить. Но лошадь, предназначенную мне в уплату, надо было кормить, а бай был скуп. Он и предложил мне съездить верхом к родным и отдать лошадь. Не помня себя от радости, я выскочил на двор, сел на лошадь и поскакал домой. Добрался я до дому. Открыл дверь кибитки, вошел. За столом сидела вся семья.

Я поздоровался, мне никто не ответил. И только старший брат поднялся из-за стола и сказал:

— Знаешь что, Ока! Мы все думали, что с тобой что-нибудь случилось, беспокоились, бедная мать все глаза проплакала из-за тебя. Хотели ехать тебя разыскивать, думали, мертвый где валяешься, а ты зря шатался. Если ты с нами не считаешься, то лучше уходи от нас совсем. Матери и отцу такого сына не надо, и я тоже отказываюсь от тебя. Знай, что нет у тебя больше ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестер.

Брат подошел к двери, толкнул ее ногой и тихо добавил:

— Уходи от нас и не приходи больше. Ты нам не нужен, Ока.

— Я вам не нужен? — сказал я. — Хорошо, я уйду. Но возьмите себе лошадь, которую я заработал. Она стоит на привязи у вашего двора. А меня не поминайте лихом.

В эту минуту в кибитку вбежала моя маленькая сестренка и закричала отцу:

— Баджа[2], баджа, посмотрите, какую лошадь привел Ока!

Все выбежали на улицу и стали любоваться лошадью. Отец посмотрел ей в зубы и как большой специалист определил, что лошадь здоровая, крепкая, была на хорошем корму, но ей лет двадцать, не меньше.

— Ну, — сказал отец, — как бы стара она ни была, года четыре она свободно проработает. А для нас лошадь большое подспорье. Сколько тебе придется за нее отрабатывать, Ока?

— Шесть месяцев. Хозяин считает, что я заработаю в месяц пять рублей, а лошадь стоит тридцать рублей. Проработаю до весны, и лошадь будет наша.

Брат подумал и сказал:

— Цена этой лошади не больше двадцати пяти рублей. Хватит тебе работать за нее и пять месяцев. А если твой богач не согласится, то я не разрешу тебе у него работать.

С этими словами он вскочил на лошадь и сказал:

— Садись, Ока!

Мы поехали вдвоем к хозяину, и брат долго с ним торговался. Наконец брат, забрав лошадь, уехал домой, а я остался у бая работать на пять месяцев.

ТРОЕ СУТОК В БУРАНЕ

К зиме на степных просторах начинают разгуливать ветры. Трава за лето выгорает, скоту нечем питаться. Надо подаваться на юг, и кочевник начинает перекочевывать к Манычу и дальше, к низовьям Терека. Там, в зарослях камыша, можно найти укрытие для скота и сухую траву. Из поколения в поколение передавался молодым пастухам опыт перегона скота. С детства приучались они определять погоду, запоминали рассказы старших, как выйти из иного трудного положения. Кочевник по одному ему известным приметам мог определить приближение бурана, грозы или внезапного ливня.

К тринадцати годам я уже был опытным чабаном, но ростом был мал.

Мне довелось с одним старым чабаном и двумя подпасками перегонять отару овец. Осень выдалась сухая. По утрам стояли заморозки, а днем солнышко пригревало. Хозяин доверил нам отару в две тысячи овец. К декабрю мы должны были их пригнать к берегам Маныча. Корма в степи было много, и стадо двигалось медленно. Когда нам по пути попадались хорошие пастбища, мы задерживались. Овцы, вволю наевшись, отлеживались в густом ковыле.

Мы уже подходили к Манычу, как загуляла пурга. Ветер намел сугробы. Казалось, снег растает, но снег лег плотно. Продукты наши кончились.

— Пойдем к камышам, я отправлюсь в стойбище за едой, — сказал старый чабан.

И мы снова погнали овец. К вечеру удалось добраться до места. Отсюда до стойбища оставалось тридцать верст. Здесь, среди камышовых зарослей, можно было укрыть овец от пурги.

Мы разожгли костер, порылись в котомках. Набралось несколько лепешек да два куска вареной баранины.

— Да, хочешь не хочешь, а утром надо отправляться за едой, — сказал старший.

В шалаше, сооруженном из камыша, было довольно тепло. Рано утром, едва взошло солнце, старый чабан взял с собой двух подпасков и отправился в стойбище. С двухтысячной отарой овец да собаками я остался один среди пустынной степи.

День выдался морозный. Солнце светило ярко. К вечеру я соорудил над погасшим костром шалаш и, улегшись в теплой золе, уснул крепким сном. Проснулся я рано. В небе еще светили звезды; стояла необыкновенная тишина. Собаки, свернувшись калачиком, пристроились у шалаша.

К полудню потеплело. Овцы забеспокоились и начали сбиваться в кучки. Я поторопился загнать их в заросли камыша. Проверил провизию. В сумке оставалось всего-навсего две с половиной лепешки да кусок баранины. «Ну, — думаю, — дней на пять продуктов хватит».

По степи пронесся ветер, поднял тучу снежинок. Степь задернулась белой завесой. Наползли тучи. Стало темно. Овцы сбились и залегли. Я бросился к шалашу, но его и след простыл — ветер разметал. Белесая мгла окутала степь. Снег кружился плотной стеной. Нельзя было рассмотреть, где небо, где земля. Вихрем проносились снежные смерчи. Они сталкивались и рассыпались. Собаки поджали хвосты.