В борьбе за трон - [56]

В комнату ворвался стрелок, который своим возгласом перебил речь Марии Сейтон.

– Идут! – закричал он.

– Чтобы никто не осмеливался стрелять, пока я не дам знака! – воскликнул Сэррей. – Нам нужно выиграть как можно больше времени.

– Роберт! – воскликнула Мария Сейтон, падая на колени перед Сэрреем. – Еще раз заклинаю вас, не мешайте королеве бежать и потребуйте от меня хотя бы даже жизни за это!

– Леди! – холодно ответил Роберт, хотя его голос заметно дрожал при этом. – Даже если бы я все еще любил вас, как в те дни, когда ваш образ стоял перед моей душой во всей своей чистоте и непорочности, и тогда я не послушался бы вас. Вы требуете от меня несчастья Марии Стюарт, я же поклялся защищать ее!

Глухой звук выстрела прогремел со стороны Инч-Магома. Сторожевая пушка замка дала сигнальный выстрел, поднимая тревогу во всех окрестных деревнях, и в тот же момент земля затряслась от топота копыт.

– Слишком поздно! – пробормотала Мария Сейтон. – Так будьте же прокляты, Сэррей! Пусть будет проклята та женщина, которую вы будете любить в будущем, и да падет она от такого же предательства, как сегодня вы предаете шотландскую королеву!

– Дать залп по коннице! – скомандовал Сэррей, которого страшно больно задело это проклятие. – Стреляйте в холопов английского палача! Валите на них плиты и сбрасывайте им на головы камни!

Голос Роберта гремел в башне, а дикие проклятия и бешеный вой атакующих вскоре доказали ему, что кровавое дело началось. Всадники уже наполовину спешились пред башней, и теперь смерть загуляла по их тесно сомкнувшимся рядам. Они не успели еще сообразить, что их выдали, и определить, откуда угрожает им враг, как сверху на них покатились плиты, положившие сразу на месте несколько дюжин, а громадные каменные массивы, сброшенные на них с зубцов башни, убивали на месте всадников вместе с лошадьми. Тем временем сигнальная пушка замка продолжала давать выстрел за выстрелом, призывая население к оружию, и каждая секунда промедления делала спасение бегством все невероятнее; все, кто еще не лежал окровавленным и поверженным на землю, вскочили на коней и дали им шпоры, и через несколько минут были слышны только стоны умирающих и крики торжества победителей.

Перо не в силах описать то состояние души, в котором находилась Мария Сейтон во время сражения. Для нее бегство королевы, если бы таковое удалось, означало бы выход из невыносимого положения. Вместо того чтобы терзаться скучным и безрадостным существованием в тесных стенах замка, она должна была бы последовать за Марией Стюарт в Париж, двор которого отличался весельем и блеском. Разрыв с вдовствующей королевой в значительной степени обострил ее положение, и ей приходилось терпеливо переносить выражения ненависти этой мстительной особы.

И вот уже зазвенел колокол освобождения. Она уже видела в своем воображении, как в Дэмбертоне теснятся французские кавалеры, как Мария Стюарт освобождается от тягостного надзора бессердечной интриганки-матери и от подозрительного недоверия регента. Она видела, как несчастный ребенок, бывший до тех пор только вечно мучимым яблоком раздора в интригах за оспариваемую власть, теперь расцветал для радостей своего возраста… И вдруг в ту самую минуту, когда все это должно было разрешиться, прекрасный сон развеялся без остатка, и вместо освобождения нависала гроза мести регента за задуманную против него измену.

И кому же была она обязана этим горьким разочарованием?

О, это был не преданный всей душой интересам регента человек, не партийный фанатик-шотландец, а чужак, беглый англичанин, который встал на сторону регента так же случайно, как при других обстоятельствах мог оказаться на стороне вдовствующей королевы. И этому-то человеку удалось поставить крест на всех их надеждах как раз в тот момент, когда они готовы были осуществиться!

А ведь ей и Марии Стюарт этот чужак был обязан своей жизнью, и он как будто был даже растроган видом преследуемого царственного ребенка и клялся, что всей целью его жизни будет теперь только ее благо!

Но более этого! Этот лжец сумел вкрасться в ее сердце, а потом, вероятно, каким-либо лживым обещанием добился благосклонности женщины, из рук которой она, Мария Сейтон, спасла его. Она подсмотрела, как его вводили в спальню королевы, но вместе с презрением к вероломному в ее сердце закралась также и жалость к Роберту. Ведь она знала, что вдовствующая королева способна только обмануть его; она знала, как отделывались родственники Медичи от надоевших любовников. Самым презрительным и оскорбительным ответом на пережитое ею огорчение было показать Сэррею, что она знает его подлый обман, знает, что он только играл ее сердцем, и все-таки спасает его из рук сирены. Сердце Марии обливалось кровью, когда она делала это, но гордость запрещала ей прощать и давать место слабому сомнению, потому что всякая сердечная слабость по отношению к нему невольно вызывала в памяти те часы, проведенные на зубцах замка, когда она всей душой открылась и доверилась ему. Прощальные слова, с которыми он обратился к ней, в первый момент подействовали на нее ошеломляющим образом. Если это было новым обманом, то, значит, он был очень искусен и ловок в надругательствах над священнейшими чувствами.