Узник - [29]

В подвале стояло невыносимое зловоние, состоящее из мышиного помёта и моей собственной мочи — приходилось ходить по нужде в соседний угол. Из-за устоявшейся вони сильно резало глаза, поэтому я пыталась реже дышать и чаще моргать. В этот день я чудом выдернула сразу три гвоздя, после чего осталось два самых сложных, глубоко засаженных: один вверху и один внизу.

Впервые за дни своего пленения я легла на пол, отвернувшись к стене лицом и накрывшись капюшоном, чтобы не дать шанса одной из крыс укусить меня за лицо во время моего больного сна.

На шестой день меня пытался разбудить Макс, но я застряла где-то в глубине своего сознания. Он резко дёрнул меня за куртку, чтобы, наконец, усадить меня. Поняв, что я тяжело прихожу в сознание, он окликнул Лидию. Вместе со старухой зашла и Мэнди, с замотанной в белоснежный бинт головой. Словно из тумана, я услышала о том, что на самом деле я не умираю — это всего лишь шестой день голодовки, плюс побочное действие той штуки, которую мне вкалывают. Мэнди наградила меня больной пощечина по левой щеке, за что я её только поблагодарила — это немного помогло мне прийти в себя.

— Жива, — констатировала женщина и, пнув меня изо всей силы ногой по голени, вместе с Лидией скрылась за дверью.

— Если согласишься быть со мной, выживешь, — произнес Макс, нагнувшись ко мне после очередной дозы. Я скривилась от слова «выживешь». Последние месяцы я только и делала, что пыталась выжить — мне это уже не нравится. Я ясно осознавала, что больше не хочу выживать — это изрядно докучает и вредит здоровью.

В итоге я плюнула собеседнику в лицо, окрасив его кровью, и только после этого я поняла, что Мэнди разбила мне нижнюю губу. Макс со злостью повторно ударил меня по левой щеке, отчего кровь из моей поврежденной губы хлынула ручьем, и резко вышел прочь.

Каких усилий мне стоило снова встать на колени перед окном! В глазах на мгновение потемнело, поэтому я уперлась лбом в узкий подоконник и с минуту просто пыталась привести участившееся дыхание в порядок, ощущая странный солоноватый привкус крови во рту. В этот день я не смогла выдернуть ни единого гвоздя, добившись лишь тонких ниточек красной жидкости, располосовавших кончики моих пальцев.

С наступлением сумерек крыс внезапно стало больше, и они подступили слишком близко, по-видимому, чувствуя запах моей крови. Ночью мне пришлось отбиваться от них больше часа. Самая крупная из этих чудовищ ловко запрыгнула мне на ногу и попыталась прокусить сапог, но я успела зажать её своей второй ногой, после чего около минуты пыталась её придушить. Бой, как я считала, был слишком неравным — огромная, здоровая крыса против обездоленной и закованной в кандалы меня. Я не видела себя победителем в этой схватке, однако битва была выиграна именно мной. Откинув ногой обездвиженную тушку задушенной мной крысы как можно дальше от себя, я полночи слушала, как её обгладывают её же собратья. В их пиршестве было моё спасение на сегодня.

В какой-то момент слёзы отчаяния внезапно потекли по моим щекам. До этого моё сражение с крысами проходило в полном безмолвии с моей стороны, чтобы не привлекать внимания своих мучителей сверху, но заполучив победу, я окончательно расклеилась. Поджимая разбитую губу, я пыталась заставить её вновь кровоточить, чтобы крик ужаса не вырвался из моей груди. Сейчас, после сложной битвы, я понимала, что если я чудом не загнусь от голода — меня заживо начнут грызть крысы. Выдохнув, я собралась с мыслями и, в итоге, достаточно быстро прекратила плакать, так как вовремя осознала, что это отнимает мои последние, драгоценные силы.

XXVI

На седьмой день ко мне пришла Мэнди. Я не успела толком прийти в себя после сна, как она уже сделала мне очередную инъекцию. После мучительной ночи перед моими глазами всё было как в тумане, и у меня явно проявлялась заторможенная реакция, так как я не успевала за быстротой слов, льющихся изо рта женщины с искаженным от злости лицом. К сожалению, мне пришлось понять без слов, о чем она говорит.

Мэнди принесла с собой кочергу, которой прежде я разбила ей голову в ответ на попытку проколоть меня вилами, и начала бить меня ей. Видимо, до этого момента женщина страдала от сильной головной боли и лишь сейчас нашла в себе силы спуститься ко мне, чтобы поквитаться. Сделав три удара кочергой по моему правому боку, Мэнди откинула орудие мести и начала избивать меня ногами. Всё, что я смогла сделать — свернуться в позу эмбриона и закрыть предплечьями голову.

Я очнулась вечером, когда сумерки уже начинали сгущаться. В противоположном углу подвала, к моему счастью, крысы что-то доедали, поэтому их внимание не было обращено на меня.

Трясясь от боли во всём теле, я медленно встала на колени перед решеткой и, три часа не сгибаясь, пыталась вытащить вбитые в железо гвозди. До этого момента у меня получалось расправиться с гвоздями только благодаря их ржавчине и дряхлости решетки, но оставшиеся два рубежа я не могла преодолеть — слишком глубоко и прочно последние гвозди были засажены. В итоге я не смогла придумать ничего лучше, чем сесть на пол и начать плакать. От глубины души до кончиков волос я ощущала себя одним сплошным комком боли. Всхлипывая, я вытянула вперед правую ногу, пострадавшую больше левой, и вдруг наткнулась на что-то тяжелое. Я напряглась, так была уверена в том, что раньше в комнате ничего, за исключением пары пустых деревянных ящиков, не было. Вслепую нащупав в темноте нечто, я поняла, что держу в руках кочергу, которой прежде меня избивала Мэнди. Поднеся её к окну — единственному слабому источнику света, я быстро начала её изучать. Хотя в ней было не больше двух килограмм, она вдруг показалась мне невероятно тяжелой, словно десятикилограммовый. Наверное, сбитое чувство весовых мер — это побочный эффект голодания.