Узкое ущелье и Чёрная гора - [27]
В то время пластинку назвали «Печать Тарконда моса», а сейчас ее называют «Таркумува». Исследу)! ее, Сейс при сравнении клинописи с иероглифами дошел до сомнамбулического предположения, что знаки
Бессмысленно говорить сегодня, что это было установлением знаков слов, а не знаков звуков. Во всяком случае это были первые и, как теперь выяснилось, правильно прочитанные знаки хеттского иероглифического письма. Но, к сожалению, этим исчерпывалась печать Таркумувы.
Все попытки вывести дальнейшие соотношения между клинописью и иероглифами уводили в сторону. Такие попытки предпринимались снова и снова. Позднее на других печатях, найденных Куртом Биттелем в Богазкёе, они заканчивались с большим успехом, хотя текст всегда оказывался слишком кратким.
Однако неутомимый Сейс уже давно принялся за другой материал. Он упорядочивал знаки, сравнивал их, устанавливал связи. Результатом его первой попытки расшифровки оказались (наряду с неверными) правильные до сегодняшнего дня толкования следующих знаков:
Разве этого не достаточно? Не удивительно ли, что и год, когда было совершено открытие народа, могли выть правильно разгаданы не менее шести знаков его письма, написанного на незнакомом языке?
Следует признать: позднейшие толкования Сейса чисто были слишком фантастическими. Но его работа, пожалуй, именно его фантазия и даже его ошибочные толкования окрыляли исследователей, пришедших ему на смену.
Прошло почти двадцать лет после первой расшифровки, пока появился другой исследователь, более молодой, действовавший столь же энергично, как Сейс, в борьбе за раскрытие тайны хеттских иероглифов.
Но наступило время работы и другого рода. Всегда после периода открытий со всеми его волнениями должна наступить короткая пауза осмысления, пауза, при которой в тишине человек обобщает собранный материал.
Когда Артур Эванс в конце века открыл «дворец Миноса» на Крите и в течение многих лет занимался детальным исследованием археологических материалов, то уже при первых раскопках было обнаружено около двух тысяч глиняных табличек. Эванс оставил за собой право публикации этих табличек, что было справедливо, поскольку он их нашел. В 1909 году Эванс опубликовал часть надписей в своем труде «Scripta Minoa I» («Минайские письмена») и обещал вскоре выпустить и второй том. Однако этого обещания он не сдержал. Таблички, являвшиеся важнейшим свидетельством по древней истории Европы (и, как мы знаем сегодня после окончания расшифровки их Майклом Вентрисом, имевшие сенсационное значение), были брошены в ящики и свалены штабелями в критских хижинах и похвалах музея в Афинах. Исследователи, занимавшиеся в течение десятилетий расшифровкой, были лишены возможности обрабатывать оригинальные материалы. Должно было пройти сорок лет, прежде чем после смерти Эванса его друг и ученик Джон Майре в 1952 году наконец опубликовал второй том «Scripta Minoa». Благодаря чистой случайности еще до этого американец Бледжен нашел на Пилосе новые таблички, которые были опубликованы уже через двенадцать лет, в 1951 году. К этому прибавились публикации отдельных находок последних лет, и, таким образом, удалось в течение двух лет в значительной мере раскрыть тайну критского письма, над которой тщетно бились на протяжении жизни более одного поколения. Этот пример показывает, как лишь недостаток нового письменного материала в решающий момент может приостановить всю дальнейшую расшифровку. Существуют и другие чисто технические препятствия. Например, в большинстве случаев исследователи не имеют возможности paботать с оригиналами — таблички рассеяны по всем музеям мира. Приходится обращаться к репродукциям. Изготовленные на месте копии часто нельзя прочитать так как уже первые фотографии или зарисовки были по каким-то причинам недоброкачественными, и, естественно, при дальнейшем репродуцировании получались копии все менее ценные.
Археологи, столкнувшиеся с большим числом ошибок, которые раньше делались при срисовывании (или списывании) древних памятников и надписей (когда, например, в рисунок вносилось индивидуальное толкование, что может быть оправдано с точки зрения искусства, но науке приносило лишь вред), вздохнули с облегчением, когда появилась фотография. Здесь стали применять сухие пластинки и моментальные фотографии, так как с дагерротипией в пустынях и джунглях делать нечего. Верили, что «неподкупный глаз камеры», без сомнения, будет в состоянии показать, каков действительно оригинал. Однако сфотографировать печать с иероглифами в ателье, конечно, не представляло трудности, иначе обстояло дело, когда исследователь, подвязанный на веревке, висел перед скалой и стремился сфотографировать высеченную на ней надпись и когда именно в момент наилучшего освещения вдруг набегало облачко. Сколько дней потребовалось исследователю, чтобы найти самую удачную «точку подвески» для себя и своей камеры? Сколько часов он там провисел, пока определил, каков должен быть угол падения солнечных лучей, чтобы наиболее отчетливо выступила пластичность выветрившейся надписи? Бывали случаи публикации полдюжины фотографий с одной наскальной надписи, заснятых в различное время, в различных условиях. На основании этих фотографий исследователи делали важные выводы. Затем в один прекрасный день появлялась седьмая или восьмая фотография, и вдруг обнаруживались знаки, которые на предыдущих снимках вообще отсутствовали.
