Ужасная любовь - [13]

Лика. Нет!

Борис. Нет? Как это — нет?

Лика. Если тебе что-то надо, если тебе этого очень хочется — ты идешь и делаешь это. По-другому никак.

Борис. Кстати. Я начал читать твою пьесу. «Зимний призрак».

Лика. О, боже. Что ж ты сразу не сказал? Сколько ты уже прочитал? Боже, я так волнуюсь.

Борис. Где-то половину.

Лика. Боже.

Борис. Не пугайся. Ты так пугаешься.

Лика. Я волнуюсь, что ты скажешь.

Борис. Это очень хорошо.

Лика. Да?

Борис. Это на редкость хорошо.

Лика. Правда?

Борис. Ты пишешь лучше, чем мои студенты, когда у меня были студенты. И это были люди, которые учились писать пьесы годами, а ты вот так села и написала такой сильный материал.

Лика. Я прочла миллион пьес за эти два месяца. Полмиллиона из них — твои.

Борис. Кое-что там еще сырое, конечно.

Лика. Конечно. Это же первый драфт.

Борис. Мне нравится, как ты держишь напряжение. Когда у тебя Сандра и этот парень оказываются вместе, в одной комнате… Сразу начинаешь понимать, — что это будет непредсказуемо, это будет опасно, и это причинит вред, — кому-то из них, возможно обоим. Это самое интересно, самое крутое и важное, что можно встретить в пьесе. Потому что — хорошая пьеса, это когда чувствуешь что — то, что сейчас происходит в комнате, с этими людьми — самое важное, что случалось с ними, в их жизни. Понимаешь? Иначе, зачем они остаются здесь, в комнате, друг с другом? И зачем зритель на это смотрит? Понимаешь?

Лика. Я понимаю. Да.

Борис. А вот сцены с допросом, — когда ты вводишь в действие следователя… И устраиваешь весь этот процедурал… Это — нет.

Лика. Нет?

Борис. Это не театр. Это — телевидение. Это сериалы… Кино. Понимаешь? Не за этим человека идет в театр.

Лика. А зачем человек идет в театр?

Борис. Большинство, разумеется, идет туда за приятным, и комфортным — типа, культурным отдыхом, но мне до такого зрителя дела нет. Я на того зрителя плевал. Я думаю о моем зрителе, который, как и я — идет в театр за тем, что вот — здесь и сейчас, прямо перед ним, — что-то реальное начнет происходить с этими людьми в комнате. На самом деле происходить. Сейчас, в режиме реального времени. Пойми. Зритель в зале и актеры на сцене — они ведь дышат одним воздухом. Они проживают эти минуты вместе. Это в кино ты берешь отснятый материал — и вертишь его, крутишь туда-сюда, так и эдак, — реплику отсюда, реакцию оттуда, вот этот кадр с этим местами поменять, вот сверху фильтров пять штук наложить… Одни трюки. Это обман. Кино — это трюкачество. Это иллюзия. Раньше я этого не знал, а когда свой фильм снимал и потом в монтаже сидел — я просто офигевал. Это было откровение. Сплошной эффект Кулешова. А в театре, — вот он актер, перед тобой; вот он влюбляется у тебя на глазах, вот он принимает неверное решение, совершает неисправимую ошибку. На твоих глазах. Вот он корежит другого человека, ломает его, убивает; сам умирает… В твоем присутствии… И ты можешь протянуть к нему руку. Ты хочешь протянуть к нему руку. Иногда ты буквально можешь это сделать — так близко он от тебя находится. И ты хочешь остановить его, или утешить, или спасти, или, наоборот, ударить … Но ты не можешь. То есть — ты можешь, но ты и не можешь. Четвертая невидимая стена! Понимаешь? Прикосновение и одновременно не прикосновение.

Лика. Как это?

Борис. Это из Сэлинджера. Он так описывает любовь.

Лика. В смысле?

Борис. «Любовь — это прикосновение и в то же время это не прикосновение».

Лика. Что это значит?

Борис. То же, что и четвертая стена в театре.

Лика. Я не понимаю. Почему любовь — это прикосновение и не прикосновение?

Борис. Это как — ты протягиваешь руку, чтобы дотронуться до другого… но останавливаешь себя на полпути.

Лика. Почему останавливаешь?

Борис. Потому что это страшно. И слишком прекрасно. Ты думаешь, если дотронешься, что-то разрушится, испортится или исчезнет навсегда… Да что я тебе объясняю? Взять твою героиню. Сандру из «Зимнего призрака». Она у тебя в постоянном внутреннем конфликте. И это отлично. Она хочет этого парня. Хочет быть с ним, любит его. Но бежит от него. От его любви. Как от какой-то заразы. К незнакомым мужикам. Чтобы отдать им себя, отдать задаром свое тело, которое им даже не нужно. В то время, как этот парень — он у тебя, вроде как, аутист?

Лика. Вроде того.

Борис. В то время как он буквально сходит с ума от своей любви к ней. Готов на все ради нее. Даже на преступление. Даже на убийство.

Лика. Или как в твоей пьесе. «В бледных розах». Когда все, что ему надо сделать — это прийти в спальню Марии, а он все копается в своей земле с червями.

Борис. Вот видишь. Ты все понимаешь. Так, мне пора уходить…

Лика. Помнишь, как мы ходили на «Чайку». Как там между сценами — гасили свет, и зал секунды на три-четыре погружался в полную темноту. И каждый раз я прижималась щекой к твоему плечу, или ты клал свою руку мне на шею. В эти секунды, когда было темно, как в раю. Вокруг были люди, море людей, но в этой темноте мы были одни. Это был лучший вечер.

Борис. Да… Я тогда слишком много выпил. Макар, кстати, сказал мне потом, что было видно, как мы это делали. Так что, полностью темно там не было. Увы. И все это было крайне неразумно и опасно.