«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе - [55]

Мнение Манна о Бхиндранвале интересовало меня больше чего бы то ни было, поскольку именно его проповеди пробудили во мне интерес к отношениям между религией и насилием и именно ему была посвящена первая моя статья об этом[236]. Для той работы я изучил собрание аудио– и видеозаписей с выступлениями сикхского лидера, а также черновые конспекты его проповедей, с которыми любезно поделился со мной их автор, профессор Р. С. Сандху[237]. Он обнаружил, что Бхиндранвале выказывал сильнейшее презрение – и даже ненависть – к тем, кого называл «врагами религии»[238]. К ним относилась и «дамочка из дома брахманов» – тут имеется в виду Индира Ганди, – и многие его собратья по вере, в особенности забросившие духовную жизнь ради прелестей века сего. Его неприязнь к госпоже Ганди питалась равно от ненависти к секуляризму и противостояния индуизму; по сути, эти две враждебные сущности он зачастую описывал как родственные. Многие сикхи воспринимают свою «угнетенность» индуистской культурой настолько болезненно, что у них вызывает отторжение даже то, что ученые смеют заявлять о происхождении их собственной традиции от средневекового индуизма.

Итак, вполне понятно, почему тень Бхиндранвале лежала на сикхской общине еще долго после его кончины. Всю его мощь как образца для подражания я осознал не так уж давно, на пике милитантного движения, когда беседовал с молодыми сикхскими активистами в гурдваре, сикхском храме, в Дели. От обсуждения столкновений с индийской полицией и вполне вероятных смертей разговор перешел к мученичеству их героя – Бхиндранвале. Юноши сказали мне, что хотели бы умереть, как он, окончив жизнь на пределе. Бхиндранвале, по их словам, отличался от всяких там мягкотелых политиков тем, что «принял смерть за то, во что верил»[239].

В период наибольшего расцвета движения – в 1981–1994 годы – к нему примкнули тысячи юношей и, вероятно, несколько сотен женщин, проходивших посвящение в тайных братствах целого ряда радикальных организаций. К ним относились «Баббар Халса», «Коммандос Халистана», «Силы освобождения Халистана», «Силы халистанских тигров Бхиндранвале» и экстремистские фракции Всеиндийской федерации студентов-сикхов. Врагами же их были светские политические лидеры, начальники полицейских отделений, некоторые журналисты-индусы и другие видные фигуры. С течением времени границы между допустимым и недопустимым размылись: теперь попасть под горячую руку боевиков мог любой. К январю 1988 года они убивали более сотни людей в месяц, а самым кровавым годом из всех стал 1991‐й: тогда в трехсторонних боях между полицией, радикалами и местными в Пенджабе погибло больше трех сотен. Одним из наиболее впечатляющих инцидентов 1991 года было нападение сикхских экстремистов на индийского посла в Бухаресте. Когда румынские власти помогли их поймать, сикхов убили, а через год в отместку воинствующие сикхи похитили румынского дипломата в Дели.

Общая эрозия законности и порядка, особенно в сельских областях штата у пакистанской границы, сопровождалась ростом насилия. Затюканные молодыми активистами пожилые лидеры сикхов становились для боевиков практически пешками. В некоторых областях власть осуществлялась исключительно оружием и под покровом ночи. Отчасти это было связано с упадком в сикхском движении идеализма, отчасти же – с тем, что оно полагалось чуть ли не на уличные банды и кочующие отряды головорезов. Вдобавок к этому сикхское движение провалилось и политически, оставив в кильватере лишь циничные и деморализованные массы. При отсутствии легитимных властей сельская местность Пенджаба стала «ничейной землей», которую рвали на части боевики и силы полиции.

К началу 1990‐х положение старейших и более ответственных предводителей джатской сикхской общины стало затруднительным. Капитулировать перед индусами в лице городских и центральных властей они не могли – это значило бы предательство собственной религии и касты. Они крайне нуждались в поддержке молодых сикхских боевиков, но также и хотели бы сохранить хотя бы видимость политического над ними контроля. Казалось бы, самое лучшее, что могли сделать индийские власти, – им в этом помочь, однако же руководители Партии конгресса считали иначе. С одной стороны, их бесило, что умеренные сикхские лидеры ассоциируют себя с сикхской «Акали» вместо них или хотя бы с одной из национальных коалиционных партий. С другой (и это более важно) – они опасались, что какие-либо уступки сикхам аукнутся потом всей стране: аналогичных прав немедленно потребуют мусульмане, а затем и предводители сепаратистских движений в Кашмире и северо-восточной Индии.

В Кашмире с его мусульманским большинством подъем по всей стране индуистского национализма вызвал к жизни сепаратистское движение. Протесты во главе с «Объединенным исламским фронтом» начались в 1986–1987 годах. В 1988‐м некоторые деятели оппозиции ужесточили свой курс, сформировав военизированную группировку под названием «Фронт освобождения Кашмира», которая – вероятно, при поддержке Пакистана – требовала отделения от Индии. Они устраивали демонстрации, а на попытки органов правопорядка их усмирить отвечали бомбами и стрельбой из огнестрельного оружия, что привело к жертвам с обеих сторон. В следующем году сепаратисты стали называть себя