Утро. Ветер. Дороги - [18]

Я медленно положила трубку. Ну и ну! Он, конечно, решил, что если я не из преступного мира, то во всяком случае запуталась.

Ведь обычно они к нему обращаются. На меня напал смех. А все-таки я с ним говорила — с Ермаком Зайцевым!

На радостях я стала отплясывать шейк. Пришел папа и смотрел на меня, стоя в дверях.

— А я и не знал, что ты так умеешь, — смеялся он и, поскольку я остановилась, пошел назад в переднюю снять пальто и шапку.

Мы вдвоем пили чай на кухне и говорили обо всем на свете, правда, я иногда отвечала как-то невпопад. Отец взглянул на меня с подозрением.

— У тебя, Владька, сейчас такое лицо, как в детстве, когда ты, бывало, нашкодишь.

— Да ну?

Я прыснула от смеха. Во мне все пело и ликовало: мы почти познакомились. Но какого же совета у него попросить?

— Папа, какого совета можно попросить у инспектора угрозыска, как, по-твоему?

Папа положил на тарелку докторскую колбасу, горчицу и резонно ответил:

— Если дело дойдет до того, что придется просить совета у сотрудников угрозыска, тогда и раздумывать над этим нечего.

— Да, но если просто как предлог… Что тогда можно придумать?

Отец пристально посмотрел на меня и отодвинул тарелку, словно сразу наелся.

— Выкладывай, Владька, что у тебя на уме. Вот теперь и папа говорит «выкладывай».

— Ничего особенного, просто мне нужен предлог… уважительный, чтобы позвонить инспектору угрозыска.

— Да ты что, очумела, зачем тебе ему звонить?

— Хочу с ним познакомиться.

— С кем?

— С инспектором.

— Ты… того, серьезно?

— Вполне, папка.

— Ну, слушаю. Выкладывай!

И я «выложила» про все: как он кормил белку, как я его искала по всей Москве, как неожиданно встретила на заводе.

— Но, понимаешь, его больше интересуют всякие запутавшиеся. Может, украсть что-нибудь?

— Это ты про кого же рассказываешь… Товарища Зайцева?

— Ты его знаешь!

— Уже года два. Это он просил меня присмотреть на заводе за Олежкой, Зинкой, Шуркой Герасимовым — всей их компанией.

Я была поражена. Ищу его по всей Москве, всматриваюсь во всех встречных без надежды когда-нибудь встретить, а родной отец с ним знаком. Чудеса, да и только!

— Ты что же… влюбилась, что ли, в него?

— Не знаю. Но мне так хочется его найти.

— Гм. Найти. А Даниил?

— Что Даниил? И ты тоже. Это ведь просто дружба.

— Знаю, что дружба. Но почему-то думал…

— Нет. Я Дане настоящий верный друг на всю жизнь. А любовь — это другое.

— Ты знаешь, что такое любовь?

— Предчувствую.

Отец долго смотрел на меня. Он явно расстроился. Я налила ему чаю с лимоном, крепкого, как он любил.

— Вспомнил, как носил тебя на руках, — сказал он. — Ездил с тобой на рыбалку. Как ты всегда прибегала ко мне с каждым затруднением. А теперь выросла. Неужто правда, влюбилась? Или морочишь голову? Тебе ведь только восемнадцать.

— Папа, ну при чем тут возраст! Я же не собираюсь замуж. Даже и не думала об этом. Просто у этого Ермака такое хорошее лицо, как у Гагарина. И мне стало грустно, когда он покормил белку и ушел… Даже не взглянул на меня. И теперь вот не он придумывает всякие предлоги, а я…

— А что тебе надо от него, дочка?

— Видеть его, хоть изредка. И… чтоб он меня тоже видел. Не знаю, в общем. Все эти месяцы мне просто хотелось его найти.

Я пригорюнилась. Отец вдруг расхохотался.

— Ну и Владька, ведь надо же…

— Что тут смешного? — Я даже обиделась. — Знала бы, что будешь смеяться, и не рассказала бы тебе.

— Ну, прости. Уж очень неожиданно. Зайцев парень хороший. Он тебя не обидит. Девки-то за ним табуном бегают, а он ни-ни. Серьезный. Живо мозги вправит.

— Так уж и табуном? — усомнилась я, но была уязвлена до глубины души.

— Бегают за ним, смотреть тошно, — уже серьезно подтвердил отец, — ни девичьего стыда, ни чувства достоинства. Звонят, письма пишут, записки. Как же, не женат, зарплата приличная, однокомнатная квартира в центре Москвы. А женится — дадут побольше квартиру. Хорошо, что он скромный и волевой парень, все эти записки и телефонные звонки ему что шелуха от семечек — беспорядок и мусор, больше ничего.

Я буквально помертвела. Ох, зачем же я звонила ему! Попала в табун тех, кто без достоинства, да еще имя назвала свое. Какой срам! Теперь и я для него — шелуха от семечек. Что я наделала!

Мы долго оба молчали. Четко доносились сюда, на четвертый этаж, звонкие мальчишечьи голоса, погромыхивали троллейбусы, надрывно ревели машины, преодолевая подъем. Улица Булгакова идет по склону холма. Когда-то здесь шумел лес… Мне было очень грустно.

Отцу стало меня жалко.

— Ну, не расстраивайся так.

— Ты же еще не знаешь…

И я разревелась, как маленькая, вслух. Всхлипывая, рассказала папе про злополучный телефонный разговор. Отец даже крякнул и потянулся за папиросой.

— Успела! Что б тебе посоветоваться сначала.

— А я разве знала.

Сердце у меня разрывалось от горести, слезы текли так обильно, что попадали в рот — соленые и горькие.

— Хватит, Владька, — поморщился отец (он не выносил слез), — ладно, придумал я предлог… Придется только как следует поработать тебе.

— Но я уже звонила ему… имя он знает. Что делать теперь?

— Скажешь, что об этом деле и хотела поговорить, но чего-то застеснялась.

— Каком деле?

— Высморкайся хоть да умойся. Холодной водой! Беда быть взрослой дочери отцом.