Утро, полдень и вечер - [84]

— Вот приедем в Мраморный каньон, тогда заговоришь, — сказал он.

Бэрнс узнал Смитти с электростанции и окликнул его. Смитти послушно подбежал.

Бэрнса забавляло, что после экстренного выпуска «Лариат» все стали перед ним заискивать. Все же статья, опубликованная з газете, принесла некоторую пользу; надо только привыкнуть, а то чувствуешь себя чуть ли не разбойником.

— Что тут происходит, Смитти?

— Да вот, шеф, кое-кто из этих ублюдков, пользуясь темнотой, потихоньку возвращается в свои дома, так мы их задерживаем. Изловили пару бабенок — может, они что-нибудь знают об Арсе.

Бэрнс сурово посмотрел на Смитти.

— Ты, кажется, сказал, что собираешься везти их в Мраморный каньон? Небось пошутил?

Длинное худое лицо Смитти вытянулось.

— А на самом деле вы привезете их в контору, не так ли?

Смитти ухмыльнулся. Он надеялся, что шеф шутит.

— Мы действительно хотели привезти их в контору, только не сразу.

— Ты ведь знаешь дорогу? Знаешь, что она не проходит через Мраморный каньон? — спросил Бэрнс. В голосе его послышались металлические нотки.

— Да, но…

— Не теряй головы, Смитти. Изнасилование — это как раз то, за что уцепятся красные. Ты хочешь им помочь?

— Как прикажете, шеф.

Бэрнс отвернулся и, усмехнувшись, пошел к машине. Все же досадно упускать такую добычу. Теперь, когда Смитти вернется домой, придется его жене разыгрывать из себя гурию, иначе ей несдобровать.

Отпирая дверцу машины, Бэрнс услышал мужской крик, заставивший его похолодеть:

— Не стреляйте! Это мой сын! У него отнялась нога!

«Что за черт, — подумал Бэрнс. — Опять облава? Где?» Мужчина снова закричал, на этот раз тише.

— Нет! Го-о-споди…

Затем раздался стон.

Кого-то бьют? Бэрнс догадался, откуда доносятся крики. Он вынул револьвер, встал рядом с дверью, толкнул ее и немного подождал.

— Что здесь происходит?

Ответа не было. Бэрнс услышал чье-то дыхание. Так дышат только во сне. Видимо, кому-то приснилось что-то страшное.

Вот скрипнул матрац. Бэрнс направил луч фонаря в темный проем двери. Ни звука, ни шороха. Оттуда, где он стоял, ничего не было видно.

Тогда он решился заглянуть внутрь. Остановившись в дверях и пошарив лучом фонаря по комнате, он увидел нечто невероятное: перед ним вповалку, как мертвецы, лежали дети. Одни — на голой металлической сетке кровати, другие — на матраце, сброшенном на пол. Дети были всех возрастов — от голозадых младенцев до длинноногих подростков. С ними спала дочка Дугласа и два старика. Там высовывалась нога, там рука, там голова…

Дети напоминали щенят или поросят-сосунков.

Однако, если присмотреться внимательнее, в этом нагромождении тел можно было уловить определенную систему: дети лежали валетом. Кровать была старая, сетка растянулась и походила на корыто или гамак. Тряпье, заменявшее простыню, сбилось. Ребята посильнее стащили на себя все рваные одеяла, оставив других полуголыми. Спавшие на матраце были в более выгодном положении — они по крайней мере не скатывались. Зато им досталось меньше одеял, и они, чтобы согреться, тесно прижимались друг к другу.

Вся эта картина говорила о такой вопиющей нищете, такой убогости, что у Бэрнса в горле стал комок.

Но откуда взялись эти старики? Кто они такие? Бэрнс всмотрелся. Об одном из них, с черными кавалерийскими усами, говорили, будто он русский казак. Насколько Бэрнс помнил, старика арестовали во время забастовки, но сразу освободили, потому что он не понимал ни одного языка. Забыл даже русский, если, конечно, знал его когда-нибудь. Второго старика Бэрнс знал лучше. Коренной испанец; у него на спине, наверно, еще сохранились шрамы от побоев, нанесенных в тюрьме. Старая лиса, он когда-то доставил немало хлопот. Приходил к Билли вместе с делегацией. Не исключено, что и сегодня утром он был в переулке. Бэрнс тронул его за плечо.

Старик повернулся на другой бок, отчего маленькая девочка, лежавшая с краю, соскользнула на пол, но тут же опять забралась на матрац, так и не проснувшись.

— Вставай, — сказал Бэрнс, потянув старика за жесткие, как проволока, волосы. — Вставай!

— Valgame, Dios, quien…[90]

Старик как-то сразу широко открыл глаза и посмотрел без удивления на Бэрнса, как на знакомого, словно именно его и ожидал здесь увидеть. Он приподнялся, стараясь не разбудить детей, потом встал и аккуратно укрыл спящих.

— Ты Хосе Амадо Контрерас?

Старик кивнул.

— Вы собираешься арестовывать меня? — шепотом спросил он.

Бэрнс тоже хотел было перейти на шепот, но это показалось ему унизительным, и он громко спросил, указывая на второго старика.

— Кто это?

— Este? Mi amigo. Se llama Juan Dombraski[91].

Ага, Домбровский. Он самый, значит.

— Он говорю английский? Понимаешь?

— Ingles, no. Nada, nada[92] — нет, — решительно возразил старик.

— А ты? Ты говорю английский?

— Мало-мало, по mucho.

— Подожди. Я стою на улице и слышу — кто-то говорит по-английски: «Не стреляй, это мой сын». И что-то насчет больной ноги. Это ты кричал?

— Я? Нет. Я сплю.

Старик изобразил, как он спит.

— И он тоже спит.

Старик захрапел.

— Puede ser en otra casa[93], — с надеждой добавил он.

— Нет, кричали здесь. Ты уверен, что он никогда не говорил по-английски?

— Нет, nunca, nunca. No sabe hablar, el…