Утро, полдень и вечер - [86]

Так Долорес и решила и сообщила об этом Хуанито.

До шоссе оказалось дальше, чем Долорес предполагала; она начала опасаться, что ночь наступит, прежде чем они достигнут шоссе, а в темноте она и вовсе не сможет вести машину.

Однако в сумерках, когда машина взобралась на холм, Хуанито заметил вдали черную змейку шоссе и криком возвестил об этом.

С тех пор как Хуанито пришлось извиниться за свою ошибку, он почти все время молчал: теперь же, увидев шоссе, он принялся возбужденно болтать, ударившись в воспоминания о молодых годах, когда он был сильным и мог зарабатывать на жизнь. Тогда в стране было меньше гринго и испанцы жили вольготнее, имея кукурузу в закромах, овец в хлеву и красный перец на крыше; они устраивали танцы, конные состязания, петушиные бои и праздничные шествия. В те дни в горах водилось много фазанов, медведей и оленей. Эх, а какие песни пели, какие corridas[104] разгорались по каждому поводу, особенно из-за девушек! Хорошо быть молодым! Но, lastima[105], тяжело сознавать, как ты постарел, каким стал немощным, если хорошенькая молодая сеньора не боится пригласить тебя в дальнюю поездку.

Долорес было двадцать восемь лет, и ее давно уже не называли ни хорошенькой, ни молодой, однако слова Хуанито скорее напугали ее, чем обрадовали. Кто знает, что может взбрести в голову старику, к тому же уже давно овдовевшему. Впрочем, защитить она себя сможет, бояться надо другого. По мере того как сгущались сумерки, ей становилось все труднее ориентироваться по линии, отделявшей черный асфальт от желтой обочины, а фары, которые из-за слабого напряжения в аккумуляторе излучали лишь тусклый красный свет, совсем ей не помогали.

Громадные трансконтинентальные грузовики, как товарные поезда, с ревом проносились мимо. Они резкой нетерпеливо сигналили, словно она мешала им ехать. Огни встречных машин часто вынуждали ее останавливаться и пережидать, чтобы потом снова нащупывать край дороги. Усталость тяжелой волной навалилась на Долорес, и только боязнь оказаться в глубокой канаве, справа от дороги, подстегивала ее, не давая задремать.

Они приближались к бетонированному спуску, ниже которого пролегал водосток. Хуанито перестал болтать и напряженно прислушался.

— Cuidado![106] — вдруг крикнул он.

Но поздно, машина была уже около водостока, и в тот же миг на дорогу, пенясь, хлынула мутная вода. Ливень, начавшийся в горах, достиг наконец пустыни.

Долорес резко затормозила и остановилась у самого, как ей казалось, потока. Мотор заглох. Она хотела объяснить Хуанито, как пользоваться заводной ручкой, но в это время поток расширился, вода поднималась все выше.

Вот она сквозь щели перекошенных дверок просочилась в машину и затопила пол. Долорес и Хуанито пришлось поджать ноги. Без всякой надежды она все же нажала на педаль стартера. Напрасно. Фары совсем погасли.

Проснулся и заплакал ребенок.

Хуанито считал, что лучше всего покориться судьбе.

Eso es[107]. В горах льет дождь, он растопил снег, переполнил водой сточные трубы, остановил транспорт. Судя по всему, придется им ждать до утра. Надо набраться терпения. Хорошо еще, что они застряли на склоне, а не внизу, где воды особенно много. Там поток может свалить с ног даже сильного молодого мужчину, а машину перевернет и унесет с собой.

— Tai vez[108], здесь не так глубоко, — сказала Долорес, — мы сможем вытащить машину на сухое место.

Она хотела открыть дверцу, но Хуанито удержал ее за руку.

— Стой! Слышишь?

Долорес прислушалась. Со дна бурлящего потока словно доносился подземный гром.

— Наверное, это катятся большие камни, — сказал Хуанито. — Они могут искалечить ноги.

И как бы в подтверждение слов Хуанито, камень, влекомый течением, ударился о подножку с такой силой, что старый кузов зазвенел, как бубен. К тому же подул леденящий ветер. Нет, лучше укутать ребенка и ждать.

В глаза Долорес бил свет фар легковых и грузовых машин, подъезжавших к противоположному краю потока. Мелькали неясные силуэты людей с фонариками в руках: это водители и пассажиры смотрели на поток или бежали вверх по шоссе, чтобы предупредить об опасности.

Долорес оглянулась и посмотрела через заднее окно, в котором не было стекла. Там тоже светились фары и так же безмолвно двигались чьи-то тени. Рокот воды заглушал все звуки.

Однако только Долорес угодила в эту ловушку. Только она застряла в воде.

Ее измятый, обшарпанный автомобиль напомнил ей старое судно, которое село на риф и разламывается на части, а люди, стоящие на берегу, ничем не могут помочь.

Снова заплакал ребенок. Долорес сообразила, что слишком сильно сжимает его. Нельзя так поддаваться страху. Здесь, во всяком случае, ей не угрожают полицейские.

Она расстегнула кофточку, немного наклонилась вперед и высвободила грудь. Как только ребенок ощутил прикосновение соска к щеке, он перестал плакать и вцепился в грудь. По телу Долорес пробежала дрожь: она чувствовала и боль, и наслаждение одновременно.

Хуанито же был в равной степени очарован и аппетитом младенца и видом тугой, полной груди матери.

— Хорошо, — сказал он, — когда малыш проголодается, а у мамы много молока. Это очень хорошо и очень красиво — прямо как Святая Дева и Santo Nino