Утро, полдень и вечер - [87]
— Здесь полицейские нас не тронут, — сказала Долорес, словно не слыша Хуанито.
Но старик продолжал свое.
— А знаешь, однажды я очень близко видел деву Марию. Si, de veras[110]. Мне приснилось, будто я San Jose[111].
Долорес молчала, и Хуанито продолжал:
— С самого детства мне казалось, что святая дева необыкновенно красива, и лицо у нее самое красивое, и одежда; а когда я стал юношей, я понял, что у нее и тело самое красивое, и начал мечтать, чтобы богородица явилась предо мной, как когда-то перед Индио Диего в Гваделупе: прекрасная, лучезарная, нагая.
Долорес не знала, как ей реагировать на странное признание Хуанито. Автомобили по другую сторону потока постепенно выключили фары. Теперь только один освещал Долорес. Она надеялась, что и он скоро погасит фары, и тогда ее грудь окажется в тени, и она не будет больше смущаться присутствием старика, столь откровенно вспоминающего свою похотливую молодость.
Хуанито скрутил тоненькую цигарку и вежливо предложил Долорес закурить. Та покачала головой. Тогда он закурил сам, и Долорес увидела, что лицо Хуанито отнюдь не похотливо, наоборот, задумчиво.
— Всю жизнь это видение было для меня самым прекрасным, и я думал, что оно дано мне одному. Долго так думал. Потом стал мужчиной, ухаживал за девушками, работал на ранчо с отцом и матерью, потом женился на молодой, очень хорошей и очень красивой женщине и счастливо жил со своей Тереситой много лет. Постепенно к ней привык, но о видении мечтал по-прежнему.
Хуанито отлепил от губы цигарку, глубоко затянулся и бросил ее. Окурок упал в грязную лужицу на полу машины и зашипел.
— И вот она пришла, моя мечта. Мне приснилось, будто я San Jose, женат на святой Марии и иду к ней. Она лежит на облаках, очень белая на фоне очень голубого неба. Ее нагое тело излучает свет, который жжет меня, как огонь. Свет такой яркий, что я не могу разглядеть то, что хочу увидеть и запомнить на всю жизнь. Поэтому я подхожу ближе, чтобы лучше видеть, меня охватывает какой-то священный, непонятный трепет, я очень счастлив, и мне кажется, что сейчас произойдет то, о чем я мечтал. Но вдруг чья-то холодная как лед рука тяжело ложится на мой живот, мне неприятно, хотя счастливое волнение еще не прошло, и я умоляю Марию убрать руку. Но богородица молчит и только улыбается, таинственная и чистая, а когда я пытаюсь отвести холодную руку, она вдруг щиплет меня, и я просыпаюсь с криком: «Святая Мария!»
Хуанито задумчиво усмехнулся.
— Просыпаюсь, а жена не спит, смеется, потому что это ее я назвал святой девой. Я не стал говорить ей, что видел во сне, но с тех пор мне стало казаться, что моя Тересита немного похожа на святую Марию, хотя тот, кто не видел ее без одежды, может быть, и не заметил бы сходства. Эх и linda[112] была моя жена! Как пружина. Красивей вас, сеньора, уж извините меня, хотя вы чем-то ее напоминаете. Даже жар, исходивший от нее в минуты страсти, был иной, чем у других женщин, почти такой, как тепло, которое исходило от богородицы. Только руки и ноги были всегда холодные. Поэтому, наверное, мне и приснилось, что рука у девы холодная. Вам это может показаться смешным, но это правда, подобного сходства я не встречал больше ни в одной женщине, потому и не женился. Наверное, напрасно: теперь я стар, одинок, спина болит. И мне трудно колоть дрова. Вот если бы мне пораньше встретить такую сеньору, как вы…
Комплимент был неуклюж, но, очевидно, именно поэтому тронул Долорес. Ей стало стыдно за неловкость, которую она испытывала, когда кормила ребенка. Совсем как гринга. Она избегала смотреть в глаза Хуанито, боясь унизить своим сочувствием его мужское достоинство, и в то же время хотела сказать ему что-нибудь приятное.
Вспомнив, что отказалась от цигарки, она вдруг заявила:
— Вот теперь я покурила бы.
— Muy bien[113].
Ребенок давно успокоился и заснул, но Долорес не хотела прерывать рассказ старика. Пока он сворачивал цигарку, она положила ребенка на сиденье, между Хуанито и собой, и застегнула кофточку.
Фары на обоих берегах погасли, но бурлящий поток не умолкал. Теперь автомобиль казался Долорес маленькой лодкой вроде той, которую она видела в детстве на озере Чапала. На такой лодке можно было спокойно плыть по необозримым водам, вдали от гринго, от полицейских, от опасности.
Хуанито зажег цигарку. При свете спички она увидела его влажную щеку.
— Muchas gracias[114], — сказала она.
— No hay de que[115], — ответил Хуанито.
— Si, hay[116], — настаивала она.
Долорес напряженно всматривалась в темноту, словно надеялась увидеть границу штата и определить, далеко ли осталось до цели. Как там Поло? Уж не бьют ли его в тюрьме, чтобы вырвать признание? Удалось ли ему поспать? Ojala[117]. Ей и самой не мешало бы заснуть ненадолго, забыть о сегодняшних треволнениях…
Хорошо все-таки, что она взяла Хуанито с собой. Сейчас он внушал ей почти нежность, смешанную с восхищением. Разумеется, он когда-то был muy hombre, настоящим мужчиной и хорошим мужем. Что, если бы она вышла замуж за такого, как Хуанито, а не за хитрого и невезучего Поло, который, причиняя зло тем, кого ненавидит, приносит несчастье и тем, кого любит?
