Утренняя заря - [75]

Машат предложил взять власть в свои руки не только символически, занятием сельсовета, но и фактически, в самом широком смысле слова.

— Это, — сказал он, — определяется двумя критериями. Первый — немедленные выборы национального совета. Второй — составление списка членов национальной гвардии и их незамедлительное вооружение.

Предложение, понятно, всем очень понравилось, нотариусу хлопали, кричали «Да здравствует!». Но осуществление этого замысла оказалось проблематичным и принесло Машату новое разочарование, еще более болезненное, чем оскорбления толстой вдовы. И как же было не разочароваться, когда, кроме старого, выжившего из ума Михая Вегше и болтливого, всюду сующего свой нос мелкого хозяйчика Кароя Папа, никто не захотел войти в состав национального совета.

Как Машат распинался! Все свое сердце выложил, рассказывая, что быть членом национального совета — это не только почетно, это считается святым, патриотическим долгом борцов за свободу. Намеченные лица, все старые, заслуживающие доверия бывшие представители власти, согласно кивали головами: «Все это верно. Господин старший нотариус абсолютно прав!» И только. Дальше принципиального согласия дело не пошло.

В конце концов для пополнения состава в совет были единогласно избраны шофер автотранспортной конторы Шандор Балико и бухгалтер государственного хозяйства, проводящий свой отпуск в М., откуда была родом его жена, некий Ференц Лютц. Машат не знал ни одного из них. Пришли же они в сельсовет, привлеченные шумом, криками и дымом. Холло утверждал, что Балико был скупщиком зерна и владел крупорушкой в Сигеткезе. Лютц — лейтенант-артиллерист, кадровый офицер, был, по его словам, во время второй мировой войны награжден медалью и рыцарским крестом.

«Что ж, — подумал Машат, — если общество их избрало, я возражать не буду». Самое главное, чтобы при голосовании было абсолютное большинство. Поэтому он предложил ввести в состав совета и своих старых партнеров по карточной игре: священника и ветеринарного врача, которых избрали заочно, так как в сельсовет они не явились.

Только покончили с выборами, вбежала сноха Холло, ходившая домой хлопотать насчет ужина и ночлега для гостей, и, запыхавшись, объявила:

— Новости, важные новости! Сейчас передавали по радио…

Машат, вместо того чтобы узнать, в чем дело, только спросил:

— Какая станция передавала?

— Кошута[31].

— Тогда оставьте эти новости при себе, — сказал он смеясь, — потому что это вранье.

— Только не это! — пренебрежительно бросила ему бывшая монашенка. — Потому что радио сказало, что раньше оно врало ночью и днем, зато теперь будет говорить правду, только самую чистую правду.

— Так и сказало?

— Так! Но не это самая большая новость. Мы стали нейтральными. Понимаете? Нейтральными! Как Швейцария, как Австрия, как… одним словом, нейтральными! Сам премьер-министр Имре Надь объявил об этом. Нас будет охранять ООН! Ну, что вы на это скажете?

Да, это действительно была большая новость. Такая большая, что Машат не находил слов и скорее промычал, чем спросил:

— Ну а… Дьер? Что передавали из Дьера? Вы слышали?

— Конечно слышала! Ликует дьерское радио, кричит, да еще как кричит! С Будапештом решило конкурировать!

— В чем?

— Продолжайте и дальше так, передает Дьер. Будьте добры удовлетворить и остальные требования!

Только теперь Машат осознал сообщенную новость. Не будь здесь свидетелей, он от радости затопал бы ногами и закружился в танце: браво, браво, ты прав, Дьер! Только — никаких послаблений! Демонстрация силы, угрозы, все новые и более твердые требования — вот единственно правильная тактика. Точно так же нужно действовать и здесь, в М.

Машат, ставший после описанных событий на одну ночь старше и находящийся теперь в угловой комнате сельсовета, с большим удовольствием потянулся, да так, что чуть не высадил оконное стекло. С волнением он стал обдумывать рискованный и вместе с тем толковый план. Ему, старому картежнику, доставляло огромное удовольствие проигрывать в уме всевозможные варианты. Этот свой план он начал развивать еще за ужином у унтер-офицера Холло. Теперь Машат был готов приступить к быстрому и энергичному осуществлению его.

Утром, после грозы, когда воздух был недвижим и только с веток акаций изредка срывались большие капли, в комнату, где находился Машат, сквозь резную железную решетку проник свежий, пропитанный сыростью воздух, донеслись звуки песни. Машат, прислонившись лбом к решетке, прислушался. Да, где-то пели мужчины, пели во все горло. С удивлением он узнал и песню, боясь ошибиться, не веря своим ушам, но все-таки узнал.

Мужчины — судя по голосам, их было человек десять — двенадцать — пели:

Пойду я на станцию Хаймашкер,

Куплю билет и сяду в вагон.

Попрошу машиниста: «Вези меня туда,

Где мой маленький ангел живет».

Боже милостивый! Какую власть может иметь эта глупая и простая солдатская песенка! Она может оживить давно увядшие цветы воспоминаний и заставить их снова благоухать, а глаза — наполняться слезами. Сколько раз слышал он эту песню, когда ее пели допризывники, возвращаясь по воскресеньям с учений и проходя мимо дома старшего нотариуса. В эти часы он обычно сидел на прохладной, оплетенной вьющимися растениями террасе и ел куриный суп, горячий и золотисто-прозрачный, такой прозрачный, что можно было любоваться рисунком на дне тарелки. Вокруг него располагалась семья: раскрасневшаяся жена, уважающая своего мужа и старающаяся всячески ублажить его, почтительные дети с повязанными вокруг шеи салфетками. У его ног, под столом, в ведре холодной, только что принесенной из колодца воды — бутылка минеральной воды и другая, с вином… Но что это? Что они поют? Разве у этой песни есть продолжение?