Утренняя заря - [115]

Мать снова сокрушенно качает головой и не произносит, а скорее выдыхает:

— Я тебя понимаю, сынок, очень хорошо понимаю. Она у нас жить будет, а не ты у них.

— Рике? Никогда! — перебивает ее сын. — Да она ни за какие деньги не согласится переехать из Обуды к нам в Катьош.

— За деньги не переедет, а вот к тебе, по твоему желанию разве не переедет, а? Это она сейчас просто дурит… — Мать пытается улыбнуться, но улыбка получается жалкой, вымученной. — Так ведь? Я даже представить себе не могу, чтобы ты… пошел жить на платную квартиру с этой девицей.

— И не пойду! Рике и чужая квартира! Ха-ха!

— Так где же вы жить-то станете?

— В кооперативной квартире. Заплатим сначала двадцать тысяч, а остальное выплатим в рассрочку. На Майском холме, возле самого леса, целый квартал кооперативных домов строят.

— Не понимаю. Никак я тебя не понимаю, — говорит словно оцепеневшая мать. — Неужели дела у Шипоца до сих пор так хорошо идут? Откуда у них такие деньги? А может, они подарят вам эту квартиру к свадьбе?

Сын смеется, нервно и отчужденно.

— Как бы не так! Так и подарили! А ты, мама, на что?

— Я?! — удивляется мать. — Не смеши меня, Фери. Ты же хорошо знаешь, что у нас на сберкнижке всего-навсего десять тысяч форинтов имеется.

— А эта хибара? — Сын обводит вокруг рукой. — А этот сад? Найти на них покупателя проще простого. И двести пятьдесят — триста тысяч форинтов у нас в кармане.

Мать вскидывает голову. Лицо ее принимает твердое, неприступное выражение.

— Нет! Когда умру, делай с этим домом что хочешь. Но чтобы я продавала за бесценок этот дом ради какой-то паршивой девчонки?..

Ферко вскакивает и, вцепившись руками в край стола, так трясет его, что чуть не опрокидывает на мать.

— Замолчи! — кричит он. — Ни слова больше! Рике святая! Она ничего не знает о моих намерениях! Ничего! А ты ее срамишь! Понятно, почему ты это делаешь! Потому что ревнуешь меня к ней! Но ведь я же твой родной сын, а не сторожевой пес, который должен беречь этот дом!

Мать, бедняжка, молча смотрит на сына и не узнает его. Она не верит ни своим глазам, ни своим ушам.

Правда, ей и до этого приходилось иногда слушать от него грубости, но до оскорблений дело не доходило. Он еще никогда не угрожал ей тем, что скорее лишит себя жизни, чем будет жить, держась за мамочкину юбку, как глупый ребенок.

Выкрики переходят в слезы. Он и сам толком не знает, как упал на стол и одним ударом кулака разбил транзистор вдребезги. Рука его кровоточит, лицо горит, по нему ручьем текут слезы.

Мать, увидев сына в таком состоянии, не выдерживает. Она запускает руку в волосы сына и голосом, в котором сквозит одно самопожертвование, говорит:

— Ну хорошо, пусть будет по-твоему, только успокойся. Я, как видно, уже не в счет. Я продам дом, Ферко.

11

Рассвет в то утро подполковник Холло встречал вместе с командиром полка, находясь на вершине голого, обезображенного эрозией холма. Солнце уже взошло, и его лучи освещали изуродованный воронками полигон, окруженный темно-зеленой гребенкой соснового леса. О приближающейся весне пока можно было догадаться, лишь глядя на одиноко стоящую березку, которая выпустила темно-желтые сережки, раскачивающиеся на ветру. Вообще-то местность была сильно пересеченной: холм на холме, овраг на овраге. Тишину разрывали выстрелы — танки стреляли в долине по подвижным и неподвижным целям.

Эхо доносило звуки разрывов до вершины холма, на котором находился командир полка. Из-за одного из холмов длинной змеей выползла колонна танков и направилась в широкую долину.

— Красиво идут, — сказал командир полка подполковник Шебек.

— Красиво, — кивнул, соглашаясь с ним, Холло. — Если меня не подводят глаза, в голове колонны движется машина лейтенанта Татаи.

— Зрение у тебя хорошее и память тоже, — заметил Шебек.

— Ничего удивительного, — сказал Холло. — Не прошло и часа, как я разговаривал с Татаи. Как раз перед самым выездом. Тогда я и заметил номер его танка.

— Отличный офицер!

— Да, но одного положительного качества у него, к сожалению, все же нет — рассудительности. Он мне снова напоминал о прокуроре.

— А ты ему что сказал?

— Не спешите, мы пока еще ничего не знаем… Могу я тебя спросить кое о чем?

— Пожалуйста.

— Эта печальная история Шаранга — Видо случилась вчера. Вернее, вчера на рассвете, а сегодня ты уже все знаешь о ней. Более того, ты уже что-то делаешь, тебе уже известно, чего я хочу, почему, так сказать, я торможу предусмотренный правилами ход событий и не принимаю никаких решительных мер по отношению к неисправимому негодяю… Скажи, если можешь, кто тебя обо всем этом информировал?

Прекрасно образованный, Шебек, которому еще не исполнилось и сорока лет, любил и уважал исключительно хладнокровного и справедливого Холло, у которого за спиной, как он знал, была нелегкая трудовая жизнь. Именно поэтому он обычно защищал его, если нужно было, и перед вышестоящим начальством, и перед подчиненными. «А чего вы хотите? — говорил он в таких случаях нападавшим на Холло. — У одного человека ум как бритва, сразу же режет, а у другого — похож на лемех плуга, который режет трудно и медленно, но ведь сеять-то только после вспашки и можно». Вот и сейчас командир полка с любовью смотрел на угрюмое лицо ворчавшего Холло, а затем, слегка покачав головой, сказал без малейшего менторства: