Утренняя заря - [103]

— Спасибо, — сказал Холло. — Возьми!

— А… это письмо, что вы не дочитали? — еле слышно пролепетал солдат.

— Письмо? Оно пока останется у меня… Богар!

— Слушаюсь! — Сержант мигом вскочил с ящика, на котором сидел.

— Уведите обоих — и Видо, и Шаранга. На гауптвахту. И проследите, чтобы они не имели возможности общаться друг с другом.

Богар козырнул.

— Слушаюсь! Все будет так, как вы сказали, товарищ подполковник! — Проговорив это, сержант повернулся к Видо и Шарангу и тихо, но строго скомандовал: — Смирно! Кругом! На гауптвахту, шагом марш!

Видо и Шаранг, подчиняясь команде, повернулись кругом и вышли из палатки, четко печатая шаг. О том, что между ними что-то произошло, можно было догадаться только по тому, что, откинув полог палатки, Видо чуть отошел в сторону, пропуская вперед Шаранга: ефрейтор пропускал вперед рядового.

2

Когда подполковник остался в палатке вдвоем с лейтенантом Татаи, он поднес руки к голове и начал пальцами растирать себе виски.

— Что-нибудь обнаружили, товарищ подполковник? — спросил его лейтенант.

— А как же! — ответил Холло. — Обнаружили обманутого мужа, которому его женушка наставила огромные рога, а он от отчаяния и разум потерял… Скажите, что за человек этот Видо?

— Великолепный парень! — заговорил лейтенант после секундного раздумья. — Умный, дисциплинированный, находчивый, прекрасно разбирается в технике. Умеет ладить с людьми. Я писал представление на присвоение ему звания «младший сержант».

— Время покажет, — заметил Холло. — Но я вижу, что как человек он равен нулю. Соблазнитель-то не кто-нибудь, а именно он. И письмо исключает всякие сомнения.

— Можно посмотреть?

— Пожалуйста. — Холло рукой подвинул письмо на край стола, к лейтенанту. — Мне было противно читать его до конца. — Проговорив это, подполковник встал и, пока Татаи читал письмо, вышел из палатки на свежий воздух.

Сильный весенний ветер разогнал тучи, и на небе сверкали мириады звезд. А на горизонте, у подножия холмов, светились шафранно-желтые огоньки поселка при шахте, которая работала днем и ночью. Вокруг росли редкие дубки, а посреди лесной поляны расположился летний лагерь воинской части. Весь лагерь мирно спал. Ночную тишину нарушало лишь хлопанье палаточной парусины, которую ветер, налетая сильными порывами, тщетно пытался сорвать с кольев.

Немного подышав свежим воздухом, подполковник Холло вернулся в палатку и спросил:

— Ну как?

Лейтенант Татаи затряс головой.

— Идиот этот Видо: до сих пор хранил такое письмо! А что это он, сомнений быть не может: письмо адресовано ему, имя совпадает, к тому же и фотографией он занимается. Должен признаться, у него это неплохо получается. Он, можно сказать, душа нашего фотокружка.

— И это все?! — возмущенно спросил Холло. — Ничего другого по данному делу вы сказать не можете?

Татаи сразу же сник.

— Могу сказать! — поспешно ответил он. — Как мне кажется, женщина эта легкомысленная, не может взять себя в руки. Бедняге Шарангу, этому недотепе, она изменила бы если не с Видо, то с кем-нибудь другим.

— А как же быть с ответственностью?

— С чьей ответственностью, товарищ подполковник? — удивился лейтенант.

— С моей, вашей и главным образом вашего протеже «старшего солдата» Видо? Самое важное здесь заключается отнюдь не в том, что жена изменила своему тихому, скромному мужу. Пострадавший в данном случае — наш с вами подчиненный, молодой солдат. А соблазнитель — ефрейтор, командир отделения, в котором служит, так сказать, обманутый. Дело это очень грязное даже в том случае, если инициатор — сама женщина. А если не она? А что, если Видо, этот, как вы его охарактеризовали, «великолепный парень», соблазнил ее, использовав для этого в какой-либо форме свое служебное положение?.. Возьмем теперь Шаранга, которого вы, товарищ лейтенант, назвали беднягой и недотепой. Знаем ли мы с вами его? Знаем ли мы, как он живет, при каких обстоятельствах женился? Нет, не знаем! А о том, в каком душевном состоянии он переступил несколько месяцев назад порог нашей казармы, мы с вами не имеем ни малейшего представления. Так ведь?

Лейтенанту Татаи резкая отповедь Холло показалась обидной, и он, соблюдая субординацию, официальным тоном сказал:

— Однако… кое-что я заметил. Он был очень опечален. Более того, к нему подступиться было невозможно. Он был таким беспомощным, таким неловким, что солдаты окрестили его Ферко-неумехой.

— А вы не пробовали побеседовать с его непосредственным начальником?

— Как же, разговаривал, товарищ подполковник, и не один раз: как-никак Шаранг весь взвод тянул назад из-за своего поведения.

— Ну и до чего договорились?

— Не до многого. Главной его беде мы помочь не могли: дело в том, что он молодожен. Женился за неделю до того, как идти в армию. Родился Шаранг в семье шахтера и фактически рос полусиротой: ему было не то три, не то четыре года, когда отец погиб в шахте во время обвала.

— А о матери его не разговаривали?

— Немного. Она то ли воспитательница… то ли учительница, точно даже не знаю. Живет вместе с невесткой. Теперь, прочтя это письмо, я, откровенно говоря, не завидую старушке. — Сказав это, лейтенант Татаи положил перед подполковником письмо, написанное женой Шаранга. — За такой ветреной молодкой и в сто глаз не усмотришь.