Утренний свет - [22]

Тут силы совсем ее покинули, она уткнулась матери в грудь и дала надеть на себя пальто. (Это, значит, ее пальто держала мать, стоя у кустарника!)

Они выбрались на перрон, перешли через пути и медленно побрели домой.

Мать все еще держала Клавдию за руку и ни о чем не спрашивала.

— Теперь ничего, мама, — первая виновато сказала Клавдия. — Я только озябла.

— Виданное ли дело — в платьишке одном. Нынче весна ведь поздняя.

В голосе матери слышался укор, и она почему-то очень тяжело дышала.

— А ты давно пришла… туда? — спросила Клавдия, не смея поднять головы.

Матрена Ивановна по старой привычке вытерла сухие глаза и мягко усмехнулась.

— Мама! — крикнула Клавдия и, вся в слезах, плача и смеясь, кинулась к матери.

Та отступила и даже подняла руки, как бы защищаясь.

— Собьешь ведь, дурочка. Слушай-ка, чего скажу.

Было что-то такое в серых влажных глазах матери, что остановило Клавдию, и она мгновенно стихла.

— Может, не по-матерински я делаю, — с торжественностью начала Матрена Ивановна, но осеклась и, как бы стыдясь, скороговоркой добавила, — а только за тридцать-то пять лет я такой ласки от отца не помню. Скрытная ты, в меня пошла.

Клавдия с робостью глядела на бледное, большеглазое лицо матери. Впервые мать говорила с ней как с женщиной. Значит, пришло время…

— Ну, теперь рассказывай, — властно сказала мать.

Клавдия вздохнула с облегчением: она готова была раскрыть матери самые потайные свои мысли.

— Ему уже двадцать лет, — начала она, торопясь и не замечая легкой усмешки матери. — У него отец машинист старый, живет на такой же вот маленькой станции. Там еще пруд есть. Павла комсомол прислал работать сюда…

— А мать у него где же?

— Померла.

— А-а… — снова глуховато и значительно протянула Матрена Ивановна.

Клавдия подождала, но мать молчала, глядя себе под ноги.

— На войну он сам пошел, добровольно. Его в военную школу определяли, да он не захотел: война, говорит, лучше выучит.

— Видать, хороший человек.

— Он вернется, мама.

Мать медленно покачала головой.

— Обязательно вернется! — убежденно повторила Клавдия.

— Ну-ну… Дай-то бог.

Они стояли у своей усадьбы. Матрена Ивановна медлила отворять калитку, и Клавдия поняла, что дома она не скажет ни слова. Тогда, внезапно осмелев, она взяла мать за руку.

— Пойдем, ты устала.

К ее удивлению, мать покорно вошла во двор.

XIII

Утром, рассеянно взяв сверток с едой, поданный матерью, Клавдия отправилась на вокзал.

Когда она подошла к путям, со станции как раз тронулся длинный состав. В широко раскрытых дверях теплушек стояли и сидели, свесив ноги, красноармейцы… Клавдии показалось, что они все смотрели на нее. Невольно она оправила волосы и оглянулась.

Она и в самом деле стояла одна посреди широкой улицы. Теплушки, грохоча на стыках, плыли и плыли мимо нее. Вдруг один красноармеец, очень молодой, бритоголовый, высунулся из двери и нерешительно махнул ей рукой. Должно быть, в теплушках увидели, как худенькая, большеглазая девушка, прижав руки к груди, шагнула вперед, сорвала с себя косынку — желтенькую, в горошек — и принялась прощально ею размахивать. Тогда множество рук замахало ей в ответ.

Клавдия стояла с косынкой в руках, пока последний вагон, тускло блеснув сигнальным фонариком, не скрылся на повороте.

По старой привычке Клавдия зашагала к вокзалу прямо по путям. Тут ее и настиг резкий окрик:

— Куда? Назад!

Клавдия испуганно остановилась. На тормозе платформы, сплошь затянутой брезентом, стойл часовой. Он смотрел на Клавдию с раздражением и, как ей показалось, даже со злостью.

— Не видишь? Ступай к переходу!

— Да мне ведь на службу, вон туда, — просительно сказала Клавдия, показывая на вокзал.

— Еще разговаривать будешь! — уже и в самом деле со злостью закричал часовой и даже вскинул винтовку.

Клавдия съежилась и молча, явно обиженная, повернула назад, спиной чувствуя пристальный взгляд часового.

По широкому дощатому переходу двигался народ — женщины с ребятишками на руках, бойцы в касках, красные и потные от жары, озабоченные железнодорожники, множество крикливых мальчишек…

На перроне, у вокзального садика, пристроился предприимчивый уличный фотограф, или, попросту, «пушкарь». Сейчас перед трехногим его аппаратом стоял, робко улыбаясь, молодой красноармеец с выцветшими под деревенским солнцем волосами. За спиной у красноармейца грубо зеленела «декорация» — озеро с лебедями. Наверное, последний этот мирный снимок будет отправлен в далекую деревню с какой-нибудь неумелой и очень ласковой надписью…

Клавдия медленно шла по шумному перрону. Маленькая родная станция, знакомая, казалось, до последнего камешка, снова и снова вставала перед ней — неожиданная и немного страшная.

Со всех платформ длинного эшелона, неподвижного и затянутого брезентом, глядели жерла орудий — короткие, могучие, густо замаскированные длинными увядшими ветвями… Так вот почему был так строг сердитый часовой!

Клавдия бережно обходила стоявших у путей молчаливо-горестных женщин в чистых, праздничных платьях.

«Провожают», — прошептала Клавдия. Сердце у нее больно заныло от своей незажившей беды. И вдруг она подумала: теперь везде провожают молодых мужчин — отцов, братьев, мужей, — везде, от Тихого океана, где служил ее брат Сергей и куда нужно было ехать поездом двенадцать суток, и до Черного моря и еще других морей.