Утренний свет - [18]

Шрифт
Интервал

— Не придет он, мама, — глухо, с какой-то непривычной, взрослой твердостью ответила Клавдия. — Вот она, моя доля.

X

В комнатах сейчас было как-то особенно тесно, казалось, давили даже стены. Клавдия, не выдержав, оставила мать одну с ее хлопотами в кухне и вышла во двор.

— Ну вот, война… — сказала она негромко, с недоверием оглядывая просторный двор, дремлющего пса, редкие зеленые яблоньки в соседском саду. Как будто ничто не изменилось…

Она отворила калитку, и тут ее едва не сбила с ног бывшая одноклассница Нюра Попова, толстая, круглая девушка, прозванная в школе «Бомбой».

— Я к тебе, Сухова! — крикнула она прямо в лицо Клавдии. — Повестки писать в военкомат пойдем. Все девушки пошли.

— Мне на работу, — слегка отступая перед ней, сказала Клавдия.

Бомба безнадежно махнула короткими ручками и помчалась дальше.

Сердце у Клавдии сжалось.

— Кому повестки? — закричала она вслед Бомбе.

— Мобилизованным! Ночью разносить будем!

Ни одной минуты больше Клавдия не могла оставаться дома. «Хоть по телефону позвоню!» — решила она. Крепко притворив калитку, взглянула на раскрытые окна — они были безмолвны, даже занавески не шевелились — и быстро пошла к вокзалу.

На улице беспокойно и как будто бестолково сновали люди. Небольшой и обычно тихий вокзал был неузнаваем. На перроне и прямо на путях стояли, сидели, ходили люди. Группы людей возникали, растекались и снова возникали.

Все оказывается, ждали поезда из Москвы, чтобы узнать новости о войне. Клавдия тоже пристально взглянула на дальний лесок, над которым обычно возникал дымок паровоза, но ничего не увидела.

В пыльном окне аппаратной она заметила сухонькую темную фигурку Марьи Ивановны и, ничего не понимая (с утра должен был дежурить Яков), вошла в комнату телеграфа.

Старая, глуховатая Марья Ивановна работала на телеграфе последние месяцы: скоро ей за выслугу лет должна была выйти пенсия. Зимой и летом, идя на ночное дежурство, она надевала высокие войлочные туфли, чтобы не застудить ревматические ноги, носила старинную прическу «навесом» и складывающееся пенсне со шнурком, которое почему-то тряслось у нее на лице, как только она начинала разговаривать.

Марья Ивановна нисколько не удивилась Клавдии. Она значительно посмотрела на нее поверх пенсне и заговорила так, словно Клавдия давно стояла у нее за спиной.

— Нет, я категорически, категорически… — Она положила палец на ключ, и рука ее сразу привычно задрожала. — Я не могу, не уйду сейчас. Пока пальцы двигаются… Ну и что же, что слышу плохо?

Марья Ивановна оглянулась на Клавдию и нехотя усмехнулась, — на лице у нее тотчас же обнаружилось множество подвижных морщинок.

— Канонады бояться не буду.

— Марья Ивановна! — Клавдия вспыхнула, порывисто шагнула к старухе. — Вы хорошая….

— В порядке вещей, в порядке вещей, — быстро и словно бы сердито пробормотала старуха:

— А где же Яков?

— Отпросился. — Марья Ивановна кивнула на окно и брезгливо поморщилась. — В очереди за мылом стоит. В третий раз.

— В очереди? За мылом?

В окно была видна длинная очередь у голубого вокзального ларька. Очередь стояла на самом солнцепеке, была она длинная, плотная, распаренная и, как видно, очень раздраженная. Клавдия заметила желтый хохолок Якова — он маячил уже около самого ларька.

— Мыло… — еще раз, не понимая, повторила Клавдия.

— На жизнь и на смерть запасти хотят, — скрипуче и зло сказала Марья Ивановна.

И Клавдии вспомнился весь этот длинный день: синяя Боровка, речь Молотова о бомбежке наших городов… На западе уже шли теперь сражения, там падали убитые, раненые. А здесь, на Прогонной, стояла очередь за мылом… Все это была война.

— Страшно, Марья Ивановна, — тихо сказала Клавдия.

— Страшно, Клавдюша, — откликнулась старуха и вздохнула.

Они замолчали. Через стену донесся до них голос диктора, отчетливо и с торжественностью оповещавшего население о полном затемнении городов, о сигналах воздушной тревоги…

Оставшись одна, Клавдия тотчас же принялась звонить в горком комсомола. Она спросила Качкова. В первый раз ей ответили: «Качков на митинге», во второй раз: «Его вызвали в горком партии», а в третий сказали коротко и сухо: «Его нет и не будет».

Слова эти прозвучали для Клавдии страшным приговором:

«Нет и не будет».

В полночь Клавдия вышла с дежурства и увидела, что все изменилось вокруг. На станции, в поселке и в городе погасли огни, кое-где на путях вспыхивали и пропадали слабые светлячки фонарей, — человека совсем не было видно, и только фонарь раскачивался и мигал у самой земли. В синей темноте июньской ночи молчаливо пыхтели паровозы (им полагалось теперь гудеть только в час тревоги) и слышался скрежет маневрирующих составов.

С трудом, спотыкаясь о шпалы и поминутно вздрагивая, Клавдия перебралась через пути. Навстречу ей поползли слепые дома в темном разливе садов. Так еще никогда не было — ни в детстве, ни даже в сказке.

Одним духом домчалась она до своего дома, с разлета грохнула калиткой и, едва дождавшись, когда откроют дверь, торопливо прошла вслед за матерью в родительскую спальню.

— Это что еще такое? — проворчала мать, подвигаясь на постели.

— Мне лучше здесь, — глухо, в подушку, сказала Клавдия. — Я боюсь чего-то, мама.


Еще от автора Надежда Васильевна Чертова
Большая земля

«Большая земля» — самостоятельная часть романа «Пролегли в степи дороги».Действие романа «Большая земля» охватывает сорок лет жизни степной деревни — от русско-японской войны до весны 1943 года. В нем живут и действуют представители нескольких поколений крестьян, в частности семья Логуновых, где «золотым корнем» рода является Авдотья, народная поэтесса, о которой М. Горький сказал: «Надо, чтобы вопленица Авдотья Нужда спела отходную старому миру».


Рекомендуем почитать
Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.