Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - [54]
Но Мэн-цзы, также преподававший в академии, был убежден, что конфуцианство – единственный путь вперед. Книга его вошла в канон и стала одним из важнейших классических текстов[491]. Как и Конфуций, он не сумел оказать влияние ни на кого из современных ему правителей, однако имел почти мессианскую убежденность в важности своей миссии. Он утверждал, что истинный царь рождается каждые пятьсот лет, однако прошло уже почти семьсот лет с тех пор, как Чжоу основали свою династию: «Никогда еще явление истинного царя не задерживалось так, как сегодня, – сокрушался он, – и никогда люди не страдали от более тиранической власти». Однако Мэн-цзы был убежден, что, если какой-нибудь правитель установит наконец доброе правление, «люди возрадуются так, словно их освободили от повешения вниз головой», и толпой ринутся в его государство. Свою мысль он подтверждал цитатой из Конфуция: «Влияние добродетели распространяется быстрее, чем приказ, передаваемый через почтовые станции»[492].
Как и Конфуций, Мэн-цзы не был автором собственной книги: это также антология, составленная его последователями с целью сохранить дискуссии Мэн-цзы с учениками, правителями и оппонентами. Однако, в отличие от чеканных изречений Конфуция, Мэн-цзы подробно развивает и аргументирует свои мысли. Как и Мо-цзы, он цитирует «Документы» и «Песнопения», чтобы подтвердить свои идеи авторитетом писания, но включает в число этих авторитетов и Конфуция. Конфуцианство в то время не было ни мощным, ни популярным, ни даже единым движением – имелось около восьми «конфуцианских» школ, совершенно не совпадающих по взглядам[493] – но Мэн-цзы смотрел на его потенциал с огромным оптимизмом. Со времен Конфуция мир изменился, так что Мэн-цзы не цеплялся рабски за идеи своего учителя, а довольно радикально приспосабливал их к современности. Там, где Конфуций проповедовал широкое, мистическое понимание жэнь, Мэн-цзы сужал его значение до «доброжелательности»; там, где Конфуций надеялся возродить идеалы Мудрых Царей, Мэн-цзы просто желал политической и экономической реформы.
В эти времена технического прогресса вместо того, чтобы, как Конфуций, восхвалять Яо и Шуня за приверженность ритуалам, Мэн-цзы почитал их как практиков и людей действия. Однако, подчеркивал он, в отличие от безжалостных царей нашего времени, ими двигало сострадание: чувства других людей они ощущали, как свои. Когда Великую Равнину опустошило страшное наводнение, Яо «встревожился», и это беспокойство подвигло его не к у вэй, а к применению новой технологии[494]. Он прорыл каналы, чтобы вода ушла в море, и земля снова стала обитаемой. Ю, первый министр Шуня, восемь лет углублял русла рек и строил новые плотины – и за все эти годы, хоть и успел жениться, ни разу не ночевал под собственной крышей[495]. Для Мэн-цзы первым признаком мудрости Яо, Шуня и Ю была сочувственная забота о народе. Каждый из них обладал «сердцем, чувствительным к чужой боли… и это проявлялось в сострадательном правлении». Ими двигала жэнь, которую Мэн-цзы определял как «распространение своего внимания на других»[496]. Человек, обладающий жэнь, действует не только в своих интересах: он постоянно обращает внимание на нужды и права ближних и заботится о них.
Сострадание, верил Мэн-цзы – естественный порыв, глубоко укорененный в человеческой природе. Все без исключения обладают четырьмя основными «импульсами» (туан), такими же неотъемлемыми от нашей природы, как две руки и две ноги – и при надлежащем воспитании эти импульсы естественно превращаются в четыре главные добродетели: доброжелательность (жэнь), справедливость, вежливость и способность отличать дурное от доброго. Если человек видит, что ребенок играет на краю колодца и вот-вот упадет – он инстинктивно бросится вперед, чтобы его спасти. Тому, кто будет равнодушно смотреть, как ребенок падает в колодец и погибает, определенно чего-то недостает. Таким же образом, и тот, кто лишен стыда или совсем не ощущает разницы между добром и злом – человек неполноценный. Можно подавлять эти «импульсы» – так же, как можно себя изуродовать или искалечить – но, если дать им свободу и направить на верный путь, они приобретают собственную силу, «подобно разгорающемуся пламени или бьющему роднику». Чжун-цзы, полностью развивший в себе этот инстинкт эмпатии, способен спасти мир[497].
В конфуцианстве Мэн-цзы нет ничего сверхъестественного, никакого влияния божественной благодати. Чжун-цзы просто открывает в себе потенциал, от природы присущий каждому. Как формулирует Мэн-цзы, чжун-цзы приобретает эту нравственную харизму, следуя пути Неба-и-Земли, базовым ритмам, управляющим вселенной – и поэтому естественным образом оказывает глубокое влияние на каждого встречного: «Чжун-цзы преображает все на своем пути и творит чудеса везде, где пребывает. Он в одном потоке с Небом вверху и Землей внизу. Возможно ли, чтобы он не приносил великого блага?»
