Утешение в дороге - [60]

Я подхожу и трогаю ее волосы.

– Мам?

– Дэнни, – стонет она.

Она поднимает голову и видит меня, и ее глаза становятся узкими щелками.

– Ты. Это ты во всем виновата, Холл. – Она дергает меня за рукав пижамы, притягивая к своему лицу. Она трясет меня за плечи. – Зачем ты сказала ему, где деньги? Обезьяна, ты. Это были мои деньги, обезьяна. Мои.

Теперь я прижата к стене. И серебристая подошва утюга с дырочками, откуда выходит пар, надвигается на меня вместе с маминой красной рукой и костлявым запястьем. Я брыкаюсь, как бешеная, но она хватает меня за шею свободной рукой, и я кусаю ее, и тогда она грязно ругается, и утюг пикирует, как реактивный бомбардировщик, жестко приземляясь мне на голову. Жженые волосы пахнут, как ведьмы на костре или прогоревшие бенгальские огни. Моя голова взрывается, и горячий металл жжет мне ухо, и я пинаюсь и кричу, и утюг падает мне на ногу. Я ору как резаная.

– Замолкни, Холл. – Она бьет меня по лицу. – Соседи донесут на нас.

Мое лицо морщится, плечи трясутся, но не слышно ни звука. Разве что наше тяжелое дыхание.

Я и мама. Запертые в этом мгновении навсегда.

Мама отшатывается назад. Ее лицо белое, губы дрожат.

– Холл, – шепчет она. – Тебе больно, Холл?

Она укладывает меня на диван, а сама устраивается на полу возле моей головы, подкладывая под нее красную блузку, как подушку, и теперь она больше похожа на мою настоящую маму. Она делает это как во сне, ее глаза блуждают и смотрят невидящим взглядом.

– Ты в порядке, Холл?

– Да, мама.

– Тебе очень больно?

– Нет, мама.

– Сейчас я уйду, Холл.

– Хорошо, мама.

Она ползет к себе в спальню на четвереньках, как ребенок. Закрывает за собой дверь. Я слышу, как падает стул, разбивается стекло. Ящик вырывают из комода, как больной зуб. Потом она выходит, одетая в свое лучшее белое пальто с серым меховым воротником. У нее белая сумочка через плечо, с ремешками и бахромой.

– Мне надо бежать, Холл. – Она дрожит и пошатывается, как заводная игрушка на последних оборотах. – Лежи, не вставай. Я должна найти этого Дэнни-боя и забрать деньги. Деньги для нас, Холл. Для нас и Ирландии.

– Когда ты вернешься, мама?

– Скоро, Холл. Скооооро. – Она крутит янтарное кольцо на пальце. – Возьми это, Холл. Береги его. Там, куда я иду, за такое кольцо отрубят палец. – Она стягивает его с пальца, кладет мне в ладошку. – Храни его. – Слова стучат, как кубики льда в ее стакане с прозрачным напитком.

Утюг, тарелка с застывшим, как пластик, яичным желтком и гладильная доска, опрокинутая на бок. Мир перестает вращаться. Смола застывает, скрепляя картину.

– Пока, мам.

Каблуки цокают по полу, и она покачивается, как будто идет по коридору корабля. Хлопает входная дверь, и музыка заканчивается. Я слышу, как жужжит поднимающийся лифт. Пауза. Лифт летит вниз, затихая, унося с собой маму, и со мной остается лишь далекий гул Лондона.

– Мамочка. Мама? – Но я шепчу это тихо-тихо, потому что мы не хотим, чтобы соседи услышали, к тому же мама скоро вернется, и она ведь не хотела сделать мне больно. Я поглаживаю янтарное кольцо, и в висках стучит. Обожженная ступня пульсирует, как двигатель, врррвррррврррр.

44. Снова взаперти

Мамины каблуки цокают у меня в голове, удаляясь, удаляясь. Я прижала веки костяшками пальцев, и цвета взорвались, как будто мой мозг был меловой доской и я пыталась стереть с нее картинки.

Левая ступня подо мной пульсировала, пронизанная иголками и булавками.

Я улавливала запах двигателей, такой же паленый, как волосы.

Но моя маленькая фигурка, единственная оставшаяся из нас троих, не уходила.

«Это ты виновата, Холл. Ты, обезьяна. Проваливай».

Я была той девочкой, что лежала на диване тигровой расцветки, на красной блузке вместо подушки.

И мама смотрела мимо меня на что-то еще, чего она хотела больше.

Невозможно помнить все сразу, иначе голова лопнет. Поэтому какие-то воспоминания мы складываем в ящик и задвигаем его на задворки сознания. Дэнни и мама из того дня в нашем высотном доме годами лежали в том ящике. И я даже забыла, как сложить обрывки этих воспоминаний в одну картинку. Я обманывала себя, когда говорила, что во всем виноват Дэнни, и что маме пришлось бежать от него в Ирландию, и что теперь она ждет, когда я найду ее там.

Это была фантазия, теперь я знаю. Правда была совсем другой. Мама сожгла мне волосы и сбежала следом за Дэнни, но не потому, что скрывалась от него. Она убегала не от него, а от меня.

На заднем сиденье внедорожника, в тусклом свете, я видела, как это было.

Дэнни уходит с деньгами.

Мама с утюгом.

И я брошена одна в квартире.

Корабль шел вперед, к мечте. Было темно, и укачивало, и мое путешествие продолжалось само по себе. Я нашла начало, но это был не день моего ухода из Темплтон-хауса и не найденный парик. Все началось в реальном доме, а не воображаемом. И меньше всего мне хотелось снова туда попасть.

Я лежала на спине в странной тихой машине, разглядывая крапинки на потолке.

Я увидела валявшийся на полу светлый парик и подняла его. Надела на кулак. Я потеряла расческу и теперь прочесывала его пальцами, разглаживая пряди.

– Солас, – прошептала я, как будто парик был живой. – Куда же ты ушла, Солас? Почему ты меня бросила?