Урок возмездия - [13]

Иногда мне становится интересно: что будет, если я просто перестану с ними взаимодействовать.

Когда я возвращаюсь, в вестибюле Годвин-хаус оказывается Леони. Она вздрагивает, когда я пинком захлопываю дверь; она ждала меня.

– Привет, – говорит она.

– Привет.

– Как прошел первый день занятий?

– Прекрасно. – Не знаю, почему она заговорила со мной. Незнание рождает подозрительность.

– Мы готовим ужин на кухне. Если ты хочешь… – Кажется, она не может подобрать слова, чтобы закончить предложение, поэтому просто таращится на меня большими карими глазами.

Мне хочется оставить ее здесь, такой неловкой и неуверенной. Это было бы чем-то вроде дружеской мести – расплатой за ту ужасную ночь в комнате отдыха, за невидимую стену, которой эти четверо отгородились от меня.

Но я не позволю им сделать меня такой, поэтому уступаю.

– Конечно я помогу.

Я точно знаю, что эта идея – не Леони. Все придумала Эллис. Это единственное объяснение, единственная причина, по которой любая из них согласилась бы долго терпеть мое присутствие без особой необходимости. Но, когда я вхожу в кухню, они все там – острые локти, забрызганные бульоном кулинарные книги и деревянные ложки, стучащие по столешницам, – и Каджал передает мне клетчатый фартук. Сейчас мне легко находиться среди них.

– Мы готовим равиоли с грибами и бальзамическим соусом, – говорит Клара, головой указывая на деревянную корзину с грибами шиитаке рядом с собой. Она уже нарезала примерно полфунта, испачкав разделочную доску землей.

– Я не очень хорошо готовлю, – признаюсь я.

Эллис поднимает на меня взгляд, стоя на углу кухонного островка; стальная спагетница прикреплена сбоку стола. Вдоль щеки Эллис тянется полоска муки.

– Мы все тоже. Но нам нужен кто-нибудь на лепку равиоли, если ты считаешь, что справишься.

Я справлюсь.

В кухне возобновляется разговор, будто они снова ставят иглу на виниловую пластинку и продолжают с того места, где прервалась мелодия.

– Не могу поверить, что я в этом году у Линдквист, – стонет Клара из своего места в углу. В кухне слишком много девушек и слишком мало дел, поэтому, закончив с грибами, Клара раскрывает на коленях свои книги и вертит в руках авторучку. – Она меня ненавидит.

– Ты же в прошлом году была у Янг? – спрашивает Каджал.

– Да. А теперь меня безжалостно вышвырнули.

– Янг консультирует только первый и второй курс, – поясняю я, прищипывая край равиоли. – Линдквист, МакДональд и Уайатт консультируют всех.

– Я знаю, – вздыхает Клара, – но я надеялась, что она сделает исключение.

Так похоже на разговоры, что мы обычно вели в Годвин-хаус до моего ухода. Хотя наши, наверное, были более злыми; мы создали некий рейтинг преподавателей английского языка школы Дэллоуэй, учитывающий такие показатели, как несговорчивость, интеллект, подозрительность к различным оправданиям задержки работ и вероятность смерти от старости до конца семестра. Линдквист была в начале нашего списка, МакДональд – в конце (хотя, если честно, не в ее пользу был тот факт, что она жила в Годвин-хаус и точно знала, что наши эссе запаздывали потому, что мы всю ночь развлекались на вечеринке, а не из-за того, что наша третья бабушка умерла).

– А ты у кого? – встретив мой взгляд и несмело улыбнувшись, спрашивает Леони. Я улыбаюсь в ответ, хотя все еще подозреваю, что она благожелательна по приказу Эллис.

– Уайатт.

– Каджал тоже у Уайатт, – говорит Леони, указывая на Каджал, которая тонким ножом крошит очередной зубчик чеснока и не смотрит на нас.

Я не привыкла чувствовать себя неуверенно на людях. В первый год в Дэллоуэе – год перед тем, как все полетело к черту вместе с Алекс, перед тем восхождением и его результатом, моим уходом с занятий – меня любили. Ну, если не любили, то по меньшей мере завидовали: моя мать каждый месяц переводила мне огромные суммы и не интересовалась, как я их трачу, поэтому я транжирила всё на сшитые на заказ платья, прически и воскресные поездки в город с подругами из Годвина. И хотя я была не самой богатой девушкой в Дэллоуэе, мой подход к трате денег дал мне определенный иммунитет в разрезе социальных ошибок. У всех бывают неловкие моменты; мне прощали мои.

«По крайней мере мне не пришлось покупать себе друзей», – сказала Алекс в ночь своей смерти, с пылающими от ярости щеками; и даже тогда я знала, что она права.

Но покупать дружбу Эллис или ее шайки у меня нет никакого желания. Сейчас мне трудно заботиться о социальной иерархии.

Алекс бы гордилась.

– О чем твоя дипломная? – спрашиваю я у Каджал, потому что больше не считаю притворное безразличие доказательством превосходства, и она поднимает глаза – кажется, удивлена, что я все еще с ней разговариваю.

– Женщины – мыслители и философы эпохи Просвещения, – говорит Каджал. – Салонная литература. Маколей, д’Эпине, де Гуж, Уоллстонкрафт…

– Мэри Эстел? «Серьезное предложение»[6]?

– Разумеется. – Каджал заметно расслабляется; она нарезает чеснок быстрыми, четкими движениями. – На мой взгляд, она чересчур религиозна, но думаю, в то время это было неизбежно.

– Хотя этот достаточно картезианский подход[7] породил ее концепцию добродетельной дружбы, – говорю я, – поэтому не нужно слишком сильно осуждать ее.