Урок кириллицы - [7]

Если трактовать глагол «претръгоста» как «утомили» или же «надорвали», то — да. Но вот только зачем его так трактовать, если это — довольно ясное (даже для учащихся средних классов — я сам проверял это во время практики в школьной библиотеке!) русское слово, в котором отчетливо прочитывается приставка «пре», корень «тръг» и характерное для глаголов двойственного числа окончание «-ста»? Не считая некоторого преобразования в своей флексийной части, слово это ещё и до сего времени понимается практически так же, как и в XII веке: «пре-тръг-о-ста», то есть — «пере-торг-ов-али», что вряд ли нуждается в каком-нибудь объяснении.

Таким образом суть данного эпизода оказывается весьма проста: достигнув ближайшего населенного пункта, беглецы обменяли своих взмыленных коней на новых, доплатив соответствующую разницу барышникам, и уже на свежих скакунах полетели дальше. Вот в чем причина появления метафоры о соколе и волке, а также ключ к пониманию того, почему хан Гзак так легко дал Кончаку уговорить себя отказаться от погони. Потому что — она была заведомо бесполезной!

Половецкая степь, которую, благодаря эпитету «дикая», мы представляем себе чуть ли не абсолютной пустыней, на самом деле таковой почти никогда не была, и многие исследователи отмечают, что уже с VIII–IX вв. в верховьях Северского Донца и его притоков существовало более двенадцати каменных крепостей: «Салтовская, Чугуевская, Змиевская, Дмитровская (на р. Короче), Подлысенковская (на р. Осколе), Волчанская, Коробовская, Кабановская, Мохначская, Гомольшанская, Нежегольская (на р. Нежеголь), Кодковская и Гумнинийская». И хотя ко времени Игорева похода в летописях упоминается уже гораздо меньшее число городов (Донец, Чугуев, Змиев, Шарукань, Сугров и некоторые другие), это вовсе не означает, что бежавший из плена князь ехал со своим проводником по безлюдной местности. Как пишет в четырехтомной «Истории казаков» А. А. Гордеев, «в то время, когда в черноморских степях господствовали половцы, по течению рек Дона, Северского Донца и их притокам жило разбросанное русское население, носившее название „бродников“. Население это обслуживало РЕЧНЫЕ ПЕРЕПРАВЫ, жило в пределах степной полосы и служило связью северных русских княжеств с Тмутараканью и морскими путями». Кажется, должно быть понятно, что, находясь на стыке культур двух народов, такие поселения не могли не стать пунктами взаимного обмена между ними различными услугами и товарами. Здесь, в этих «буферных зонах», обитали бежавшие от своих князей смерды и отбившиеся от племени половцы, здесь жили поджидающие выгодного «контракта» русские и половецкие наемники, работали кузнецы и оружейники, нанимались проводники для походов в Степь и переводчики для визитов на Русь, проводились регулярные торги и ярмарки. В Брянской области, например, по дороге на упоминаемый в русских летописях город Трубчевск одно из сел ещё и доныне носит древнее название Переторги, в основе которого лежит тот же самый глагол, который мы видим и в «Слове о полку Игореве» — «претъргоста», т. е. «переторговали…»

Однако академик считался официальной «совестью нации», много говорил о спасительной роли культуры, входил в десятки комитетов в защиту и поддержку демократии и был удостоен целой коллекции каких-то бутафорских орденов на лентах, отрабатывая которые, не задумываясь ставил свою подпись под всевозможными воззваниями и письмами, требовавшими напечатать Пастернака, отменить прописку, освободить Витухновскую, легализовать проституцию, «раздавить гадину» и «голосовать, а то проиграешь».

Когда я его увидел, академик задумчиво стоял спиной к расстреливаемому зданию Парламента и кормил, отламывая от белой булочки крошки, копошащихся возле его ног голубей. Впервые видя так близко от себя живую «совесть нации», я, как столб, остановился перед Ухаревым и стоял, разглядывая его, как разглядывают в парках гипсовые фигуры сохранившихся со времен эпохи соцреализма женщин с веслом и пионеров с горнами, удивляясь тому, как такой непрочный материал мог достоять аж до наших дней, удерживаясь всего лишь на тонюсеньких прутиках.

— Я где-то читал, — произнес, обнаружив мое внимание к нему, Ухарев, что птицы очень чувствительны к орудийным залпам… Думаю, чертой подлинно культурной нации как раз и является её гуманное отношение к нашим «братьям меньшим».

— А к старшим? — непроизвольно вырвалось у меня.

— Что? К каким старшим?

— Ну, к людям, — повторил я, кивая в сторону чадящей впереди черным дымом головешки Верховного Совета.

— А-а, к лю-юдям… — задумчиво протянул академик, кроша булочку. Люди со временем всё поймут, они — существа мыслящие… Просто сегодня наша культура ещё напоминает собой одежду с чужого плеча. Штаны спадают, рукава болтаются, плечи висят, но зато нигде ничего не жмет и очень свободно! — он подчеркнул интонацией последнее слово и на некоторое время величественно замер, созерцая голубиное пиршество. — Но ничего, ничего, — договорил он чуть погодя, — мы ещё дорастем до требуемого размера, не вечно же нам быть в недомерках… Пройдет совсем немного времени — и нам окажутся впору и постмодернизм, и концептуализм, и гей-искусство…