Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла - [69]

Слабым хрипом Цукерман дал понять, что все еще ничего не помнит. Кошмар случился, это да, но как — он не знал. Челюсть не вставала на место, и говорить он не мог. И шея начала деревенеть. Он вообще не мог пошевелить головой. Полное заточение.

— Легкая временная амнезия, и все. Не паникуй. И не из-за удара. И мозг не поврежден, я уверен. Это из-за того, что ты принимал. Бывают выпадения памяти, особенно если выпить много алкоголя. Меня не удивляет, что ты невежливо вел себя с дамой. Проверили твои карманы. Три косяка, штук двадцать таблеток перкодана и прелестная, с монограммой, фляжка от Тиффани, и в ней ни капли алкоголя. Ты, видимо, довольно долго летел. Шофер рассказала историю, которой ты с ней поделился, о тебе и Хью Хефнере. Это что, так называемый безответственный гедонизм, способ развлечься или метод самолечения?

В правой руке он обнаружил внутривенный катетер. И, кажется, потихоньку начал отступать от той черной дыры, о которой не знал ничего. Указательным пальцем свободной руки он написал в воздухе букву «П». Пальцы работали, рука работала; он проверил ноги и пальцы на ногах. Тоже работают. Ниже ключиц он был совершенно живой, но сам он стал собственным ртом. От плеч и шеи он обратился в собственный рот. И в этой дыре была его сущность.

— Всем этим ты боролся со своей болью.

Цукерману удалось хмыкнуть — и он почувствовал вкус крови. С водки он перешел на кровь.

— Покажи, где болит. Я не про рот. Я про боль, которую ты лечил самостоятельно, до того, как начал поутру развлекаться.

Цукерман показал.

— А диагноз? — спросил Бобби. — Напиши диагноз. Вот тут.

На кровати лежал блокнот, большой блокнот на пружинках, и фломастер. Бобби снял колпачок с фломастера и вложил его в руку Цукермана.

— Не пытайся говорить. Будет больно. Не говорить, не зевать, не есть, не смеяться, и постарайся не чихать — хотя бы первое время. Напиши, Цук. Ты же умеешь.

Он написал: нету.

— Нет диагноза? Как долго это продолжается? Напиши.

Он предпочел показать на пальцах — чтобы еще раз убедиться, что пальцы двигаются, что он может считать, что голова никуда не укатилась.

— Восемнадцать, — сказал Бобби. — Часов, дней, месяцев или лет?

Цукерман кончиком фломастера написал в воздухе «М».

— На мой взгляд, слишком долго, — сказал Бобби. — Если ты ощущаешь боль уже восемнадцать месяцев, значит, есть причина.

Ощущение, что мозг не работает, потихоньку проходило. Он все еще не помнил, что случилось, но сейчас ему было на это плевать: он понимал только, что он в беде и ему больно. И боль была мучительной.

А пока что он резко рыкнул: да (это и должен был выразить рык), мол, скорее всего, есть какая-то причина.

— Ну, значит, мы тебя не выпустим, пока ее не найдем.

Цукерман фыркнул и проглотил вторую порцию собственной крови.

— Ты ведь проходил медицинское обследование?

Одним пальцем Цукерман показал, что обследовался не раз, по кругу. К нему вернулась язвительность. Злость. Ярость. Я и это проделывал. Заставлял мир обратить внимание на мои стоны.

— Ну, мы положим этому конец. Проведем многопрофильное обследование прямо здесь, в больнице, выявим причину, а потом поможем тебе от нее избавиться.

Цукермана посетила ясная сложная мысль, первая с утра. С тех пор, как он уехал из Нью-Йорка. Быть может, первая за полтора года. Он подумал: врачи уверены в себе, порнографы уверены в себе, само собой, и быкообразные молодые женщины, что нынче водят лимузины, живут, не терзаясь сомнениями. А ведь половина жизни писателя — это сомнения. Две трети. Девять десятых. Новый день — новые сомнения. Я никогда не сомневался лишь в одном — в сомнениях.

— А еще мы устроим тебе лекарственную карусель. Если ты всем этим закидываешься не для забавы, мы довольно легко снимем тебя с этих препаратов. Лекарственную зависимость легко победить. Как только тебе поправят челюсть и рана затянется, мы отучим тебя от болеутоляющих и алкоголя. И от травки. Это слишком уж инфантильно. Будешь тут моим пациентом, пока зависимость не пройдет. То есть по меньшей мере три недели. И без обмана, Цук. Лечение от алкоголизма не предполагает двух бокальчиков мартини перед ужином. Мы исключим лекарства и выпивку и приложим все усилия, чтобы найти причину и избавить тебя от боли, которая заставляет искать отключки. Ясно? Я сам прослежу за процессом. Он будет проходить постепенно и безболезненно, а если ты станешь нам помогать и не станешь обманывать, забудешь об этом кошмаре навсегда. Станешь таким, каким был, пока все не началось. Жаль, что вчера, когда мы виделись, ты мне ничего не рассказал. Не буду спрашивать почему. Отложим на потом. Я подумал: с тобой что-то не то, выглядел ты как полный псих, но ты сказал, что все в порядке, и мне в голову не пришло, Цукерман, у себя в кабинете проверять, есть ли у тебя на руках следы от уколов. Сейчас что-нибудь болит? Как рот?

Цукерман дал понять, что ему очень больно.

— Сейчас дождемся пластического хирурга. Мы пока что в приемном отделении. Он спустится, обработает рану, все вычистит и зашьет так, что шрама почти не останется. Я попрошу его постараться, чтобы все было незаметно. Потом сделаем несколько снимков. Если со ртом надо что-то решать немедленно, вызовем специалиста по челюстям. Он знает, что ты здесь. Если нужно что посадить на проволочную шину, лучше его в этом деле никого нет. Он и учебник об этом написал. Я буду рядом, но все пойдет по порядку. Сейчас я тебе ничего не могу дать от боли, ты же едва пришел в себя. Не хочу никаких «припадков». Ничего не поделаешь. Потерпи. Пройдет — как все проходит. Предстоит не самое быстрое путешествие, но и оно не будет длиться вечно.