Уплывающий сад - [11]
— Свыщи, свыщи, недолго сам будешь свыстатый…
Так или иначе, он добился своего. Оперное интермеццо положило разговору конец, в ход снова пошли карты и бутылка водки.
Девушка долго смотрела на Юзефа, лоб омрачили мелкие морщинки, голову втянула в плечи. Она напоминала испуганную черную птицу.
Юзеф полез в карман и достал портсигар. Курение он считал вредным капризом и позволял его себе только в минуты особого настроения, например во время особенно волнующей партии в шахматы или хорошего концерта, — как он говаривал, концерта «для искушенных». У папиросы был неприятный вкус, она щипала и раздражала горло, иссушенное сильным ветром, — вкус, однако, не совсем новый, уже когда-то испробованный. Он вспомнил вкус первой папиросы, которой угостил его отец. Они тряслись на телеге, ветер дул им в лицо, папиросный дым драл горло, душил. Юзеф увидел движение своей руки, бросающей папиросу в пыльный двор, — и повторил его.
Кто знает, не стало ли бы это незначительное воспоминание причиной исчезновения росточка эйфории, если бы повлекло за собой естественную череду дальнейших воспоминаний и размышлений. Ближайшее будущее к этому располагало. Но семечку была уготована другая судьба…
Машина съехала с дороги, остановилась у благоухающей стены леса. Было время обеда, мужчины достали из своих коробок палки колбасы, и запах чеснока заглушил запах хвои.
Ах, как быстро прорастало это семечко! Юзеф поспешно выскочил из машины и пошел в лес. Несколько менее понятна была спешка девушки, которая сорвалась с места и побежала за Юзефом. Оба скрылись в зеленой гуще, среди сверкающих солнечных пятен и разросшегося папоротника. Когда девушка догнала Юзефа, он уже лежал под деревом, на мягком мху, и глубоко дышал. На лице его блуждала умиротворенная улыбка.
Девушка, еще запыхавшаяся после бега, первой нарушила молчание, объясняя свое появление. Она, по ее словам, не могла остаться в машине с теми пьяницами, которые радуются и веселятся… А еще она боялась, что они снова примутся за рассказы об убийствах, и поэтому прибежала сюда. Она, мол, уже на грани, особенно после вчерашнего…
Юзеф, который до сих пор слушал молча, воспользовался первой же паузой — голос у девушки сорвался — и мягко сказал:
— Не сейчас, пожалуйста, не сейчас…
Девушка нахмурила брови и презрительно заметила:
— Можно подумать, у нас тут майский пикник!
— Да, — ответил Юзеф, — декорации как раз подходящие. — И увидел, как лоб девушки покрывается гармошкой морщинок, тех самых, которые появились во время арии из «Риголетто». Он отвел взгляд и добавил: — Оглядитесь и признайте, что я прав. Хотя уже сентябрь, так что следовало бы сказать «сентябрьский пикник». Порадуемся же сентябрьскому пикнику! Вам такой лозунг по душе? Мне — очень.
Девушка, которая понятия не имела о семечке эйфории и его повадках, вполголоса бросила словцо, которое без обиняков выражало ее мнение о лежащем на мху Юзефе. Он услышал — ну и что? Пропустил мимо ушей, в лес, и продолжил:
— Да-да… Порадуемся же сентябрьскому пикнику! Поверьте, это очень мудрый лозунг, а мудрость следует уважать. Последуйте моему примеру, детка, садитесь на мох и обратите внимание на то, сколько необычного в будничной жизни — например, пение птиц, шум ветра в ветвях, запах хвои…
Не смущаясь ее молчанием, не обращая внимания на все более явную гармошку морщин, Юзеф заявил, что вот он всю жизнь слишком мало был связан с тем, что минуту назад назвал декорациями пикника, и что в настоящий момент очень об этом жалеет. Ибо чувствует, что это источник силы, который…
— Прекратите пороть чушь! Ради Бога, прекратите пороть чушь!!! — воскликнула девушка и зажала уши руками.
Столь шумный протест заставил Юзефа замолчать. Пауза вышла неудачной: со стороны машины донеслись пьяные вопли, что-то невнятное на животрепещущую тему. Юзеф отщипнул кусочек мха и, поднеся к глазам пушистую зеленую подушечку, рассматривал ее чрезвычайно внимательно. Возможно, он сумел бы спрятаться в безопасной мягкой зелени, если бы не донесшийся до него звук. Звук, который он — не сильно ошибившись — принял сперва за плач птицы. Девушка плакала, закрыв лицо руками и раскачиваясь, словно охваченная отчаянием старуха. Он выбросил мох и протянул руку. Проявления сочувствия не были ему чужды. Он сделал движение, которое не раз украдкой опробовал на хозяйкином коте — провел рукой по жестким кудрям девушки, а вместо риторического «ну чего тебе, киса, чего…» произнес просительно: «Не плачь… не плачь же».
Девушка снова воскликнула:
— Вы не знаете, что они… они вчера!..
Но он снова не дал ей закончить:
— Я знаю. Я все знаю, детка…
Тогда она в самом деле перестала плакать и, будто ребенок, пытаясь утешиться, положила голову ему на грудь и прижалась крепко, отчаянно. Так они лежали в зеленой гуще леса, сплетясь друг с другом среди сверкающих солнечных пятен и разросшихся папоротников, а его ладонь без устали скользила по неспокойному черному морю ее волос.
