Унтер-офицер и другие - [44]

Увидев учителя, Реше в знак приветствия прикоснулся рукой к шляпе, но Фекете, глаза которого горели ненавистью, не ответил на его приветствие.

Новую линию обороны мы рыли по склону горы, на которой росли виноградники. Время от времени мы с Фекете переглядывались: от виноградников до нашего села рукой подать.

К нам подошел Яни Бубик. Воткнув лопату в жирную землю, он скрутил цигарку и молча стоял, глядя на окутанную легким туманом равнину, которая простиралась до самых холмов.

Бубик — проворный костлявый крестьянский парень с беспокойно бегающими глазами на худом лице. Он самый младший в многодетной семье. У его отца был небольшой участок земли в четыре хольда, но уж слишком много нахлебников на эти четыре хольда: пятеро братьев и сестер.

У Яни красивое лицо, но его уродует длинный красный рубец у левого виска: след от ранения, полученного в излучине Дона. Парень он горячий, легко вспыхивает и тогда может ляпнуть что угодно. На днях он не побоялся вступить в пререкания с командиром: сразу видно, фронтовик.

Яни долго курил, а потом выругался и замолчал.

Молчал и я, так как ругательство всегда останется ругательством: его как хочешь, так и понимай.

— А ведь село-то вон оно, как на ладони, — забормотал Бубик. — Запустят они в него русских, а потом вот с этих холмов и обстреляют… — Он явно был взбешен. — Мало того, что эти немцы вытоптали нам все абрикосы, что мы в прошлом году насадили…

Эти слова услышал мельник Келлер. У него ангельская физиономия. Сам он низенького росточка, одет в кожаное пальто. Мельнику здесь вовсе и не место, его сюда никто не тащил, но он сам добровольно изъявил желание рыть окопы.

— Ты ошибаешься, дорогой, — проговорил он картавя, — все, что здесь делается, далеко не случайно: это хитрая стратегия. Военное командование лишь в самом центре отойдет немного назад, а правое и левое крыло будут твердо стоять на своих местах. И как ты думаешь, что из этого получится? Обхват! Клещи!

Он так разгорячился, будто вся операция, о которой он говорит, уже успешно проведена и гитлеровцам осталось только сомкнуть клещи.

Бубик смерил мельника ехидным взглядом и, бросив окурок на землю, закричал в сердцах:

— А тебе откуда все это известно?! Ты что, военный специалист, что ли?! А разреши тебя спросить, в каком подвале ты отсиживался, когда мы на русском фронте мучились в настоящем котле? — Он рассерженно тыкал рукой в направлении холмов. — Не они были в котле, а мы!..

«Стратег» Келлер в целях безопасности решил ретироваться.

К нам подошли гитлеровцы. Они развели нас по участкам, отмерив на каждого из нас по десять метров земли, в которой мы должны отрыть окоп глубиной сто двадцать и шириной восемьдесят сантиметров.

Приходится приниматься за работу. Ниже нас, на склоне холма, тоже роют окопы. Кажется, это беженцы, а сбоку, за давильнями, работают военнопленные.

У Пишты Тота в руках появилась плоская фляжка с палинкой. Он довольно долго тянул из нее, затем передал фляжку учителю Фекете, а тот — мне.

Один из гитлеровцев с завистью покосился на бутылку. Он лысый и рыжий и такой худой, что непонятно, в чем только душа держится. Кадык сильна выступает на его тощей шее. Винтовка болтается у немца за спиной так, будто не он несет ее, а кто-то другой. Кроме винтовки он вооружен пистолетом, а на груди у него висит полевой бинокль.

Пишта помахал немцу рукой, предлагая выпить глоток. Ему и жаль палинки, но задобрить немца надо: может, домой нас пораньше отпустит.

Немец выпил, крякнул, и глаза его затуманились. После палинки мы угостили его сигаретами, отчего он сразу же сделался совсем ручным. Он начал смеяться и нести какую-то околесицу, только успевай понимать, что он бормочет.

— Я немного знаю по-венгерски, — пытался он сказать на нашем языке. — Бояться не надо, венгерский брат. Никс бояться! Здесь будет большой сила, сейчас будет. Пушка, самолет, много-много! Бум-бум, бах-бах!

«Бах-бах» уже началось.

Однако гитлеровец никак не мог успокоиться, он показывал рукой в сторону равнины и возбужденно шептал:

— Наступление! — И тут же снова прикладывался к фляжке, никак не желая выпустить ее из рук. — Наступление, большое наступление!

В районе Домахазы ничего не было видно, но чуть в стороне наблюдалось какое-то движение.

Немец охотно протянул нам бинокль. Я поднес его к глазам. По линии приусадебных садов на фронте шириной километра два разворачивались венгерские роты. Справа от них, возле группы деревьев, залегли немецкие пулеметчики.

Хутор, в котором живет Михай Рушка, занят гитлеровцами. По большому двору взад-вперед сновали солдаты, а за длинными конюшнями прятались два гитлеровских танка.

«Черт бы побрал этих немцев!» — ругался я в душе. Венгров мне было по-настоящему жаль. Я чуть не закричал им: «Зачем вы это делаете?!»

Фекете нетерпеливо толкал меня локтем в бок и спрашивал, что я вижу в бинокль.

— Вижу много венгров, — тихо ответил я. — Судя по всему, они к чему-то готовятся. — И тут я заметил, что на всех венграх — жандармская форма.

«По-видимому, это и есть тот самый жандармский батальон, что прибыл сюда еще позавчера. Ну, раз это жандармы, то нечего их жалеть. Пусть сложат свои головы… Однако что это вон там, у Сильфаша? Уж не русские ли?!»