Уместны были бы привидения... - [11]
Почему? Ничего не произошло. Только горничная постучала в дверь. Правда, это произошло именно в тот миг, когда я накрутил сам себя и готов был взвыть от чего угодно, даже от малейшего шороха под кроватью.
Неужели так сильно старинный замок влияет на мою психику?! Страшно любопытно. И страшно, и любопытно. Надо будет по возвращении в Штаты обратиться к психоаналитику. Пусть он проанализирует. И выпишет рецепт спокойствия.
Я почти представил, как зануда в очках говорит мне, что, при таком образе жизни и такой работе, мы настолько привыкаем к стрессам, что, оказавшись на отдыхе, начинаем испытывать сильный дефицит адреналина и пользуемся любой возможностью, чтобы эту нехватку компенсировать…
В этот момент я осознал, что Мари по-прежнему стоит у двери и смотрит на меня, удивленно и испуганно.
– Вы что-то сказали? – спросил я.
– Простите, сэр, я не думала, что вы здесь. Я хотела поменять полотенца, – ответила она, смутившись.
По правде говоря, я растерялся и не мог собраться с мыслями. Успокоить ее, отчитать за то, что она пришла не вовремя, или признаться, что чуть не подскочил до потолка, когда она открыла дверь? Пока я раздумывал, возникла неловкая пауза. Молчание нарушила Мари.
– Если вам неудобно, я могу зайти попозже… – она неуверенно улыбнулась. Ее глаза блеснули.
Я совладал с собой и нашел в себе силы ответить:
– Да нет, сейчас вполне подходящее время.
Я хотел было рассказать ей о голосе в моем телефоне, но, посмотрев на дисплей, вновь убедился, что он отключен, и рассказ мой будет выглядеть, в лучшем случае, неловкой попыткой ухаживания.
– Мари, я даже не знаю, как спросить, но раз уж вы видели… – я замялся, – видели вчера кого-то в окне, и я вам поверил, то, может быть, вы все-таки скажете, что с этим замком не так? Понимаете… – я снова запнулся.
Что я мог сказать? Что-нибудь вроде: «Я вчера останавливал люстру, а сегодня видел дохлую птицу, и она меня сильно напугала»? А дальше должны последовать комментарии о том, что на самом деле я не трус, просто когда вижу мертвую птицу посреди поля, а выключенный мобильник булькает и называет меня по имени, я несколько теряюсь… Представляю ее ответ: «Вообще-то, сэр, я знаю хороших докторов в Ирландии…»
Пока я раздумывал, Мари смотрела на меня, застыв в ожидании с немым вопросом в глазах, и хлопала ресницами.
– Понимаете, – продолжил я, – здесь действительно происходят странные вещи. Вы что-нибудь об этом знаете? У меня чувство, будто в замке есть кто-то еще. Я имею в виду, кроме гостей, хозяина и персонала.
– Сэр…
– Я просил вас называть меня по имени.
– Но… Хорошо. Джефф… Вообще-то я не должна об этом говорить. Меня даже предупредили об этом, когда я некоторое время назад позволила себе задать тот же вопрос мистеру Уоллису. Я ничего не знаю, и никто не понимает, о чем я говорю, но у меня то же чувство. Этот замок, он как живое существо. С ним можно общаться. И тут есть одна вещь… Только прошу вас, не говорите, что я вам это рассказала! Если вы действительно хотите посмотреть, что думает замок, и понять, ожил ли он, подойдите в двенадцать ночи к старинному зеркалу на первом этаже. Среди прислуги ходит поверье, что с двенадцатым ударом часов в зеркале каждый может увидеть что-то важное для него. Если замок захочет это показать.
Я вышел из возраста, когда безоговорочно верят в сказки, но от ее слов у меня по спине пробежали мурашки.
– Вы сами видели в нем что-нибудь?
– Я не уверена… Это продолжалось очень короткое время и было очень нечетко. Может быть, мне показалось. Но, говорят, видеть способны не все.
– Мари, когда вы сегодня заканчиваете работать?
– Мы работаем, пока все гости не лягут спать.
– Не хотите после этого составить мне компанию и вместе сходить к зеркалу?
– Я же сказала, что освобождаюсь, когда все гости лягут спать, – улыбнулась она. – Значит, пока вы не заснете, я на работе. А когда заснете – никак не пойдете к зеркалу… И потом, говорят, что зеркало показывает что-то, только если придешь к нему один. Если вы не против, сейчас я должна идти. Пожалуйста, не выдавайте меня.
– Конечно…
Я задумчиво смотрел на нее. У меня было ощущение, что я чего-то не сказал.
– Джефф?
– Да, Мари?
– Вы хотите спросить у меня что-то еще?
– Нет, спасибо, – задумчиво произнес я.
* * *
Трудно было дождаться вечера. Я не находил себе места, но решил ни с кем не говорить о том, что рассказала мне Мари. Крис поднял бы меня на смех. А Генри… Я доверял Генри, но, зная его привычку все доводить до конца, я мог предположить, что он проверит информацию Мари у Малкольма, или, того хуже, у Мэттью. Это поставило бы под удар Мари. Сославшись на то, что хочу отоспаться, я провел остаток дня у себя.
Спустился лишь к ужину, вяло поболтал с Генри и Крисом, но есть совсем не хотелось, и я осел с бутылкой виски в укромном уголке. Когда все разошлись по своим спальням, я пошел пить с портретами. Сначала с одним, потом с другим. Это было даже забавно. И вот я, прямо скажем, изрядно выпивший, оказался перед зеркалом. Посмотрел на часы: без семи двенадцать.
Час Зазеркалья. Казалось бы, такая простая вещь – стекло с серебряной амальгамой! Но сколько связано с зеркалами тайн и чудес…
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».