Уличные птицы (грязный роман) - [26]

Граф стоял в дальнем углу. За день к нему подошли почти все завсегдатаи заведения, он услышал от них море глупостей и кучу зауми. Граф был хорошо знаком со сленгом и повадками прихипованной аудитории, по этому был принят за своего. Каждый, кто был при «филках», считал долгом угостить приезжего волосатого пипла, и к вечеру Граф был сыт, пьян и имел приглашения на несколько «вштырочных тус» и мировых вписок. Ожидаемый Анатолий Федорович до закрытия кафе так и не появился.

* * *

Квартирка, в которую попал Граф, была просто новогодней феерией по вызову, бразильским карнавалом на медную сдачу. Хозяин Саша, в простонародии Авиатор, – высушенный, как изюмина, чел лет сорока, называвший всех особ женского пола не иначе, как «мартышонки», предъявлявший всем и каждому удостоверение пилота, провел Графа по всем комнатам. Первая - с лежачей мамой и месяц не меняным бельем, вторая – разделена шкафами на три стойла, с матрасами на полу, третья - шик: вазы из пластилина, облитого канцелярским клеем, фонарики из блестящей бумаги, гирлянды из крашеных маленьких лампочек, пол в конфетти, жженая корица, цветной телевизор, и девочка лет тринадцати в балетной пачке, без ничего, просто в балетной пачке с сигаретой в ярко-накрашенных алых губах. Кухня, вся в изумрудных пятнах, особенно газовая плита, на ней цилиндрический прибор для выгонки из «зеленки» спиртовой составляющей.

Пахнущее резиной и денатуратом прозрачное вещество Граф пить не стал, и пользовать юную наложницу отказался.

* * *

Время сорвалось «в карьер». Квартиры и комнаты общежитий завертелись. Днем -«Жопа», ночью - новые места и разные женщины. Графа любили, а он, потеряв брезгливость, не обижал женщин.

* * *

Жадная осень отбирала листья, раздавая взамен мелочь дождя.

Безудержное общение стало в тягость. Работа ночным сторожем, сутки через двое, сразу в трех местах вырвала Графа из круговерти губ, рук, диванов и коммунальных соседей.

Ночь. Граф запирал двери охраняемого объекта и творил волю свою. Одно из мест работы было просто шикарным – институт с великолепным фойе и зимним садом, и с 20.00 до 7.00 все это принадлежало Графу.

228 рублей в месяц за три работы, лампа на столе, верблюжье одеяло и дверь, которую можно запереть изнутри, что еще нужно для человека, уставшего от дороги.

Гулкие коридоры, теплые спортзалы, с парящими душами, королевские монстеры и пальмы в кадках, фонтанчики для питья и шкафчики с ключами от всех помещений – Граф ходил в больших мягких тапках, шаркая ногами и разговаривая с собой и предметами вслух. Он рифмовал строчки и кое-что записывал в маленький черный блокнотик. Иногда среди ночи его охватывала дрожь, мурашки покрывали спину, и крохотные листочки блокнотика начинали заполняться корявыми мелкими чернильными буковками. В такие моменты Граф переставал ощущать свое тело, была лишь неуклюжая рука, не поспевающая за Потоком.

Не восприми меня всерьез.

Я - лишь рождественская шутка.

Беспечная, но на минутку

Вдруг загрустившая до слез.

И под надрыв ночных ветров

Я вам станцую “летку-еньку”.

В башке похмелье, в горле кровь,

А жизнь толкает на колени.

Отраву дальних берегов

Вдыхаю с дрожью полной грудью;

В России, пьяной от снегов,

И полной бесшабашной дурью

Глотая дьявольский свинец,

Который мне зима вливает,

Под стоны вьюги засыпаю,

Счастливый чувствуя конец.

Днем Граф неспешно гулял по улицам, подставляя небритые щеки дождю, сидел на мокрых засыпанных листьями парковых скамейках, часами перебирал книги в букинисте, подолгу болтал с продавщицами в магазинах. Вялый город, судя по названию когда-то призванный славить Солнце, улыбался ему щербатым мокрым асфальтом.

Когда ударил первый ночной мороз, Графу не спалось, он несколько раз выходил на улицу и вдыхал студеный воздух. А утром, ни с того ни с сего, ему жутко захотелось выпить рюмку ледяной водки и закусить горячей солянкой из осетра. Раньше всех кафешек открывалась тусовочная «Жопа». Придя через пять минут после открытия, Граф не был первым - за дальним столиком стоял невысокого роста, худой, но крепкий человек в больших сильных очках, с лицом и головой густо обросшими седыми волосами. Очки увеличивали голубые, отмытые почти до белизны, не лучшего сорта спиртами, глаза.

- Что, богема, водочки? – радостно предвкушая сладость горького огня, глотая слюну и покачивая головой, спросил Граф.

- Не сегоднячки; кофэ, не откажусь, - озорно поболтав ножкой и упрямо встряхнув седой головой, игриво продекламировал ясноглазый. При этом лоб его покрылся испариной, а на шее вздулась синяя вена.

* * *

К обеду изрядно поддатый Граф сумел заставить нового друга выпить кружку пива с ампулой реланиума в прикуску, вечером они принимали горячий душ на работе у Графа, а ночью курили в оранжерее, где курить было строжайше запрещено.

Толя, Анатолий Федорыч Гаврилов, Гаврила - так звали нового знакомого Графа -оказался художником, а однажды, раньше, он был учителем физкультуры, мастером спорта по трем видам и молодым стихоплетом с гонором, а теперь - запойным бездельником в белом плаще, устряпанном яркими красками и пивом, знаменитым шабашником и бабником пятидесяти трех лет, и всегда борцом за справедливость в кулачном бою. Молодые панки звали его «Дед» и гордились знакомством с ним. Члены союзов сторонились, но при лобовой встрече распахивали объятия и лошадино ржали, потряхивая вялыми брылами.