Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени - [92]
Если говорить о переходе от религиозных норм к светским, то тут не последнюю роль сыграл процесс вестернизации. Как отмечал Д. Смит, «вестернизация повлекла за собой образование совершенно новой общественной иерархии: образование, платье, манеры (курсив наш. – А. Л.) стали основными инструментами самоидентификации и важнейшим критерием для оценки остальных»[430]. Петр Великий своими масштабными преобразованиями положил начало формированию не только государственных и социальных институтов нового типа, но и новой повседневности, связанной с категориями светскости. В первую очередь это коснулось дворянства. В некотором смысле дворяне – это tabula rasa, без заметного прошлого, но с потенциалом формировать настоящее и будущее. Повторяя за Смитом, «российская элита приняла петровские реформы, предпочтя привычки образованных голландцев и шведов обиходу своих предков. Это отразилось не только в бритье бород или смене кафтана на европейское платье – приходилось думать и вести себя по-новому»[431]. Например, появление известных ассамблей привело к созданию новой модели неформального общения, которое отличалось как по составу, так и по форме и по содержанию от предыдущих практик времяпрепровождения. Уже сами правила, зафиксированные в Указе от 26 ноября 1718 года, были немыслимы ранее: «Хозяин неповинен гостей ни встречать, ни провожать, ни подчивать, и ни точию вышеписанное не повинен чинить» или «во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть, и в том никто другому прешкодить или унимать, также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим отнюдь да не дерзает, под штрафом великого орла, но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно»[432], не говоря уже о возможности присутствия женщин в качестве равноправных участников мероприятий.
Одним из свойств вестернизации стал постепенно возрастающий интерес к переводам литературы о «вежестве». Само государство было инициатором появления таких текстов (по указу Петра I была подготовлена к изданию книга «Юности честное зерцало»). Конечно, это не значит, что в предыдущую эпоху поведение никак не нормировалось: известными сводами правил были «Домострой» и «Гражданство обычаев детских». Однако они предназначались широкой публике[433], и акцент в них ставился на хозяйственной стороне жизни и ее организации, а потому эти кодексы не отвечали запросам дворян. В свою очередь, переводы, осуществленные в XVIII веке, напротив, были ориентированы на воспитание нового сословия, их целью было формирование представлений о новом, «светском» поведении в обществе.
Что нам известно о читательских практиках дворянок? Этот вопрос возникает в рамках истории женской повседневности, актуализированной антропологическим поворотом в исторических исследованиях. Одной из ее ключевых тем является воспитание. В центре внимания таких работ чаще всего оказывались занятия иностранными языками, музыкой, танцами; домашним библиотекам и культуре чтения уделялось значительно меньше внимания. И это объясняется не только источниковой лакуной, но, как кажется, еще и отсутствием четкого разделения между мужским и женским воспитанием до 1770–1780‐х годов. Как указывал Ю. М. Лотман, «домашнее воспитание молодой дворянки не очень сильно отличалось от воспитания мальчика. <…> В целом образование молодой дворянки было, как правило, более поверхностным и значительно чаще, чем для юношей, домашним»[434]. Однако это не исключает интереса дворянок к литературе, в том числе – воспитательного характера: роли в обществе у мужчин и женщин были разными, а это значит, что способы конструирования представлений о должном поведении в обществе и семье также различались. Тем не менее женский мир XVIII века был более закрытым по сравнению с последующей эпохой. Кажется, что в данном случае есть смысл говорить об эволюции интереса к чтению с начала века. Е. С. Анпилогова указывает, что если на рубеже XVII–XVIII веков чтение не играло большой роли, то во второй половине XVIII века «книги прочно входят в жизнь женщины»[435]. Обращаясь к рубежу XVIII–XIX веков, В. В. Пономарева и Л. Б. Хорошилова указывают, что чтение имело «особое значение в развитии женщин»[436], а К. Нэш прямо говорит о новых возможностях для воспитания девушек в екатерининское время, в том числе через переведенный трактат Фенелона[437]. Но о книгах, которые читались женщинами, информации гораздо меньше. Например, Н. Л. Пушкарева указывала, что в домашних библиотеках дворянок были «рыцарские романы и сказки о богатырях, которые первыми попали в домашние детские библиотеки»[438].
Наиболее внимательно к читательским практикам отнеслась А. В. Белова[439]. В главе, посвященной детству дворянок, исследовательница обратилась к литературе, с которой знакомились дети в дворянских семьях с раннего детства. Она отмечает, что в последнюю треть XVIII века в России появились переводы с французского и немецкого языков, периодические издания, предназначавшиеся для чтения взрослыми детям или ими самими, или содержавшие рекомендации взрослым по воспитанию. Расширение круга книжной литературы по сравнению с первой половиной века она связывает с деятельностью И. И. Бецкого и признанием в 1770–1780‐е годы детства как особого состояния, «важного для формирования облика будущего взрослого»
