Вскоре обо мне стали писать и в индийских газетах, присылали ко мне подозрительного вида журналистов и журналисток, всяких Шарма и Пателей. От их акцента у меня горели уши.
В Индии выходили статьи обо мне. Разумеется, я их читал: у меня же, в отличие от моих постояльцев, есть вай-фай. Я понял, что меня вот-вот простят. Правда, тогда мне уже было все равно.
Я понял, что совершенно не думаю об Индии, не мечтаю, что она молча примет меня, и уже казалось бессмыслицей, что когда-то именно ради этого я переехал в Америку.
Кого вообще волнует, знают тебя в Индии или нет?
По утрам я приветствовал гостей поклоном, они в ответ кланялись мне, мы произносили «Ом!», и этот звук разносился над равнинами, потом я подавал им сваренный Жозефиной суп, и мы вкалывали до седьмого пота, чувствуя, как из нас выходят грехи.
Скука невероятная.
В Техасе пиздец как жарко. Выйдешь на равнину, увидишь коров на водопое, буйволиную траву – и такое чувство, будто очутился в Индии будущего, лет через сто, где все уже мирно, утробы перестали извергать детей и люди уже не убивают друг друга.
Хотя какие там сто лет.
Здешние индусы говорят странными, нелепыми гнусавыми голосами (боюсь, и я со временем тоже начну так гнусавить), ходят в ковбойских сапогах и широкополых шляпах, едят говядину и голосуют за республиканцев. Они заглядывают в мой магазинчик за целебными самоцветами, статуэтками Ганеши и рисом из Дехрадуна[213]: их притягивает моя слава. Дочери их учатся на врачей, красят волосы в разные цвета, смотрят вам прямо в глаза и не дают себя в обиду.
Ко мне даже обещал приехать Руди с женой. Хочет привезти съемочную группу. Великое воссоединение. Домохозяйки утонут в слезах.
Спасибо, папа. Спасибо, Клэр. Спасибо, Руди. Спасибо, Анджу, Абхи и Прия.
Все-таки я добился, чего хотел.
