Украсть богача - [87]

Может, так оно и было. Прия плакала.

В последний раз я посмотрел ей в глаза – она сидела напротив меня за столом – и увидел то, ужаснее чего быть не может. Я увидел бесконечную любовь. Она никогда меня не бросит. Она погубит себя, свое доброе имя, семью, будущее, но не уйдет.

И тогда я ее обманул.

– Бхатнагар предупредила, что теперь ее боссы возьмутся за моих сообщников. Они не остановятся, Прия. Думаешь, все кончено? Если мы не расстанемся, они примутся за тебя, потом за твоих родителей и за всех твоих знакомых.

Она покачала головой.

– Врешь.

– Помнишь, я обещал, что не стану тебя обманывать? В тот день, когда признался в любви. Один раз обману – и все кончено.

– Помню, – ответила она.

– Ты не имеешь права жертвовать собой ради меня, Прия. Образумься. Пойми, так будет лучше.

Я подошел и обнял ее в последний раз. Потом суну денег охране. Моя щека намокла от ее слез.

Она обещала вернуться, сказала, что будет бороться, но улыбка ее погасла, взгляд затуманился. Она присылала мне письма, я не отвечал. И обрадовался, когда она перестала писать.

Я безумно по ней тосковал. Иногда меня так и подмывало написать ей, признаться в любви, предложить – давай убежим, и черт с ними, с твоими родителями, черт с ней, с традицией. Захотят увидеть внуков – передумают.

Но я уже обманул ее. Я сочинил идеальную ложь. И уничтожил наше будущее.

Умница, правда?

В тюрьме мне не раз грозила опасность. Как обычно – в неожиданно опустевшей душевой, или на кухне, где на плите булькает чан с водой, во дворе на прогулке, где в толпе заключенных легко получить ножом в бок. Я был знаменитостью. Я был шпионом. Я был звездой.

Руди выложил круглую сумму, так что в камере нас было только двое, а не пятнадцать человек, как обычно. Потом ему снова пришлось платить: на меня напали. Я, видите ли, балованный, точно с Запада. Подумать только, двое в камере! Это же против Вед.

Обычно люди утверждают, будто бы в тюрьме много читали, и книги по древней философии и истории религий изменили их жизнь. Я же в основном старался не нарваться на нож. Раз в день принимал душ. Питался маслянистыми чапати и жидким далом.

Как-то раз ко мне пришел посетитель.

– К вам какой-то человек из «Честного чая», – сказал охранник.

Оказалось, это мой гребаный папаша.

Выглядел лет на десять моложе, чем в нашу последнюю встречу. С ним пришел какой-то мужичок с камерой в обнимку.

– Рамеш, – сказал отец.

Пальцы его по-прежнему крючились клешней, но в целом он округлился и лучился самодовольством.

– «Честный чай»? – спросил я. Семь лет не виделись, и это первое, что я сказал отцу.

Он подленько ухмыльнулся и опустился на койку возле меня.

– Аллитерацию белым проще запомнить. Все знают «Честный чай», – пояснил он. – Такая история! Он батрачил за чайным лотком, чтобы сын учился в монастырской школе, но потом его сын исчез, и теперь он помогает другим детям старого Де…

– Это еще кто? – я указал на его спутника.

Папа так увлекся похвалой самому себе, что мне стало ясно: явился он неспроста.

– Он из какого-то американского онлайн-кинотеатра. Им нужно больше добрых фильмов с национальным колоритом, типа того, про старика-японца, который готовит суши. Пракаш-бхай, выключи камеру. И удали эту сцену, – он затрясся от хохота.

– Ничего доброго я тут не вижу, – сказал я.

– А какое получилось бы окончание, а? Он помогал бедным детишкам Дели, а теперь должен помочь давно потерянному сыну.

– И где же ты был полгода назад?

– Тогда я еще не заключил контракт с телевидением, – ответил он.

Я скрестил руки на груди, уставился в пол.

– Я хочу тебе помочь, – он коснулся моего плеча, и я изо всех сил постарался не вздрогнуть, как когда-то. – Расскажем им красивую сказочку. Ты ввязался в это ради денег. Я пришел и спас тебя. Ты снова добьешься успеха.

Он понял, что я не хочу иметь с ним дела, пусть мы и не виделись семь лет.

Мы смотрели друг на друга. Он явно не собирался уходить.

– Папа, давай поговорим о наших чувствах, – произнес я.

Сработало. Он тут же свалил.

– Позвони, когда выпустят, – бросил он на прощанье.

Я не стал ему звонить.

Мне надоело врать. Надоело отделываться полуправдой. Я заслужил наказание. И приму его как мужчина.

Еще через полгода меня выпустили.

Перед уходом мне вручили бумажку, на которой было написано, что они надеются, я стану полезным членом общества и больше к ним не попаду. У меня были деньги и больше ничего. Я словно заново родился.

У ворот меня поджидала машина Руди.

Журналисты меня не встречали. Меня велено было забыть.

Я спрятался в прежней своей квартире. Каждый раз, когда я забирал доставку готовой еды и по пути проходил мимо хозяина дома, он бормотал еле слышные оскорбления.

«Мозгобой» по-прежнему был популярен, даже больше, чем раньше. Продюсером стала Прия. Руди спросил, не хочу ли я с ней встретиться. Я даже ему не ответил.

Я торчал в квартире дни напролет, надеясь, что мир обо мне забудет.

Одно время я ностальгически подумывал исполнить старую мечту – открыть школу для детишек типа меня. Мы будем собирать дождевую воду, а на собраниях я буду говорить: «Я учу вас не ради знаний, а ради жизни», но потом отказался от этой идеи – все-таки мне не сорок лет. Так с чего бы в двадцать пять селиться в жопе мира с кучей плаксивых детишек? Да и для такой работы я слишком зациклен на себе.