Украсть богача - [29]

Значит, он решил разыграть материнскую карту. Неужто ничего другого не оставалось? Что ж, пусть, я стерплю и это после долгих лет отчаяния и обид. Все равно я сюда не вернусь. Я никогда не вернусь в эту комнату. В этом я не сомневался.

– Она умерла из-за тебя, – сказал я. – Оттого что ей пришлось жить рядом с тобой. – И я замолчал. Больше мне сказать было нечего. Я так его ненавидел, что словами не передать. Сколько ни говори, всего не выскажешь.

– А еще ученый, – рассмеялся он, – и ничего обиднее не придумал? Это ты ее убил. Ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься. Слышал я про твою монашку. То-то она сейчас счастлива – ни денег, ни работы, зато хоть ее драгоценный Раме…

И тут я его ударил.

Он ведь этому меня научил. Я ткнул его в ребро, то самое, которое ему когда-то уже ломали.

Когда он затих, я понял, что с меня хватит.

Бей так, чтобы твой враг больше не встал. Этому он меня научил.

Он не сумел придумать ничего лучше миленькой истории с миленькой моралью о том, что нужно знать свое место: такой вот счастливый конец после долгих лет молчаливых страданий.

Ну и мудак.

Я и без него уже читал об этом в книгах, в бессмысленных учебниках, где рассказывалось об архитектуре Германии и истории Рима.

Я собрал вещи, книги, тетради и ушел. Вот и все.

Завернул за угол, потом за другой. Смотрел на людей вокруг: одни подметали мусор возле своих лотков, другие валялись пьяными у дверей, третьи смотрели по сторонам сквозь дым сигареты. Их жизнь никогда не изменится.

Я ушел на новую квартиру, в конце каждого месяца аккуратно оплачивал аренду, а об отце больше не вспоминал.

Наконец-то у меня появились деньги! Я купил мопед. Мог позволить себе пойти в бар или клуб в пятизвездочном отеле, заказать там воду – просто для виду – и украсть фирменные салфетки. Мог совать людям под нос удостоверение журналиста. При желании мог шантажировать какого-нибудь начинающего политика. Но я этого не делал. Я работал. У меня была дурацкая мечта отплатить Клэр добром за добро, каждый месяц давать ей хоть немного денег.

Гордыня.

* * *

Мне сказали, ее можно прооперировать. Но чтобы в государственной больнице? Все мы наслышаны, что там творится. Равнодушные санитарки, измотанные доктора, в коридорах толпы рассерженных родственников, которые держат за руки умирающих – эти скелеты, обтянутые кожей, – все сидят на тряпье и в тряпье, неисправные лампы-трубки то и дело жужжат и гаснут, и пахнет скисшими обещаниями социалистов.

Когда я пришел, она лежала в отдельной палате. Если ты белый, можешь рассчитывать на особые условия. Несколько минут я смотрел, как она спит. С месяц назад Клэр наконец-то сдала анализы, две недели ждала результатов, а когда узнала, позвонила мне. Далекий голос ее звучал слабо, скажет фразу – и переводит дух.

– Небольшой узелок на легком, – сообщил подоспевший хирург. Казалось, он сошел с телеэкрана: вылитый Джеки Шрофф[114]. Густые черные волосы с проседью. Ухоженные усы. Я всегда завидовал такой пышной растительности: у меня самого тогда только появился пушок над верхней губой и чуть-чуть на шее. – Правда, неизвестно, сколько придется ждать. Полгода? Год? За это время он, конечно, вырастет. – Он поглядел на спящую Клэр. Я понимал, что столько она не протянет. Он тоже это знал. Заметив мое отчаяние, он поманил меня в коридор. Я узнал этот взгляд. Отдельная палата, чистая палата – никакого старья и грязи. Этот разговор для коридоров, по которым ходят простолюдины. – Или я могу провести операцию частным образом, – добавил он. – Но это будет стоить недешево. Три лакха. Нет ничего дороже здоровья, бета.

Я воскликнул, что мне таких денег за всю жизнь не заработать, и он улыбнулся. Положил мне руку на спину и сказал доверительно, что операция в государственной больнице убьет Клэр, не дай бог соскользнет скальпель, заденет артерию – но он видит, как я люблю ее, и готов мне кое-что предложить.

Он богат, но у него есть совесть – я понял это, потому что это были первые его слова: «Я богат, но у меня есть совесть». Богачи обожают саморекламу.

У него частная клиника для богатых домохозяек, но он хочет что-то сделать и для народа – Индия старая и новая, традиции и благосостояние, ведическая карма и западный капитализм, рука об руку. Сейчас, наверное, руководит благотворительным фондом, ведет страницу в Инстаграме и публикует кучу селфи с белозубыми детишками.

Дьявол сперва всегда кажется безобидным. Я узнал это за долгие часы чтения Библии. Он сулит молоко и мед, уверяет, что грешить не страшно. Он уже разговаривал с сестрой Клэр. И она выложила ему все о себе и своем подопечном: какой он замечательный, какой особенный, как добился всего сам. Никогда не рассказывайте о себе лишнего, друзья. От этого одни неприятности.

Он взглянул мне в глаза, покрасневшие от слез, посмотрел на мой воротник, пожелтевший от целого дня погони за новостями, и сказал, что даст мне шанс, который бывает раз в жизни.

У Санджива Вермы, видите ли, есть проблема, и проблема эта – его сын. Мальчик хороший, только ленивый и глупый. А ему вот-вот сдавать Всеиндийские экзамены. Быть может, я смогу чем-то помочь?