Украсть богача - [28]

Сестра Клэр втихомолку подыскала мне работу. Один путь для меня оказался заказан. Она непременно найдет другой, обобьет все пороги, поднимет старые связи, упросит бывших учениц и их мужей, которые по-прежнему относились к ней хорошо, поскольку их еще не достигли слухи о том, что она якобы натворила.

Она устроила меня внештатным сотрудником в газету. Я рыскал по всему Дели, добывал информацию для журналистов, фотографировал, пил кофе (новомодный индийский ритуал – современная разновидность возлияний за старших и главных), занимался документами и юридическими бумагами, опрашивал младших офицеров полиции и пожилых соседей, которые якобы видели разыскиваемых преступников. Отличная работа: почти весь день предоставлен сам себе, зарплата, правда, небольшая, зато перспективы хорошие.

Днем я работал, ночами сидел над учебниками. Клэр настаивала, что я обязан пересдать экзамены. У меня оставалась еще одна попытка. И этот год мне предстояло работать и учиться, работать и учиться.

Мой босс, мистер Прем, был хорошим мужиком. Круглый, как шарик; когда он радовался, звучно булькал от смеха. А радовался он, когда удавалось поймать какого-нибудь министра на том, что тот трахает свою секретаршу, или киноактера, который изменяет жене: в такие минуты мистера Према переполнял восторг – ведь он сумел сбить спесь с еще одного влиятельного человека. По пятницам он покупал в редакцию сласти, ладду, бесан[112], педу[113], обходил наши столы и засовывал угощение нам в рот. Его жена, бывшая коллега Клэр, приносила ему обед и обязательно оставляла мне контейнер с едой. «Все для молодого человека Клэр», – заливисто смеялась она, я же порой обнаруживал его только вечером, вернувшись в редакцию после целого дня беготни, и жадно съедал холодное. Так я и жил. Остывшая еда и нескончаемая учеба. Такова Индия.

По субботам я ходил в храм благодарить богов. За что их благодарить? За то, что я родился в нищете? За то, что обречен трудиться дни напролет? За то, что у меня нет никакой личной жизни?

Клэр смеялась, когда я рассказал ей, что хожу в храм. «Нужно ходить в церковь, молодой человек!» В темноте ее палаты лица было не видно под слоем бинтов, голос сочился из этой бесформенной белой массы. Она никогда не сидела во дворе – слишком накурено, слишком много жалоб, слишком много воспоминаний.

– Я в юности тоже курила, и сигареты, и не только. И посмотри, до чего это меня довело. Вот до чего! – Она ерошила мои волосы, всовывала мне в ладонь мятую бумажку в сто рупий, точь-в-точь как бабушка в индийском фильме, мы принимались спорить, какой грех тяжелее – взять деньги или отказаться от них, в конце концов я уламывал ее, она уступала, я отдавал ей деньги и уже дома обнаруживал в кармане все ту же мятую купюру.

В молодости она мечтала изменить мир. Революция, ярость, кровь на улицах, булыжники, летящие в полицейских и политиков. И хоть жить ей осталось недолго, она по-прежнему могла его изменить, пусть и моими руками. Так она и сделала.

Сколько же я проработал, как все нормальные люди? Полгода? Полгода я учился и работал, работал и учился, зная, что, если завалю экзамен, третьего шанса не будет, однако я жил без страха: у меня была Клэр, и впервые в жизни была хоть какая-то, но свобода распоряжаться собой.

Я приходил в редакцию и тут же уходил на задание – сфотографировать очередную третьеразрядную актрисочку, которая перед камерой вытягивала губки уточкой, ездил на метро в юридические конторы, брал интервью у компьютерного миллионера, выслушивал отеческие советы мистера Према, садился за книги и, пока читал, жевал щедро сдобренный куркумой дал, приготовленный миссис Прем. Сколько месяцев счастья – ну, почти счастья – выпало мне, пока рак не принялся за Клэр всерьез, пока мы не поняли, почему она угасает, слабеет, почему все идет наперекосяк?

Сначала все было хорошо. Папа угрюмо наблюдал, как я собираю вещи: теперь он один в темной жалкой берлоге, теперь только он и надувной матрас, на котором я спал всю предыдущую жизнь, да протекающий потолок: бетон крошился от воды. Теперь не над кем издеваться, не перед кем хвастаться, не над кем смеяться, я же, как и подобает респектабельному столичному жителю, поселюсь в найденной по объявлению на последней странице газеты мрачной квартирке без окон, где воняет растительным маслом.

Сперва я думал, он не скажет мне ни слова на прощанье, просто чтобы доказать, что я ничего для него не значу, но едва я направился к двери, как блестящая клешня схватила меня за запястье.

– Ни к чему тебе образование. Я ведь тоже когда-то мечтал, думаешь, не мечтал? Шишка на ровном месте, думаешь, ты единственный в нашей семье, кто хотел добиться успеха? Ты же всегда считал меня идиотом. А знаешь, куда привели меня эти мечты? Сюда, с тобой, в эту дыру, с мертвой женой. Она родила мне дурака-сына, а он ее убил. – Он впился в меня глазами, держал меня цепко, я чувствовал, что ему больно: искалеченные пальцы его изогнулись, связки напряглись, приняв положение, отведенное им природой. – И твоя мать тоже мечтала об этом. А я, дурак, ей поверил. Учиться пошел. Поступил на государственную службу. И что заработал? Вот эту культяпку. Надо было бросить тебя подыхать. Но я работал. Кормил тебя. Одевал. Заботился о том, чтобы ты выжил.