Украсть богача - [27]

– Уйди ты уже, – угрюмо процедил Дхарам Лал, так приблизив лицо, что его усы щекотали мне щеку. – Ты нам здесь не нужен. Посмотри, что ты с ней сделал. Ты должен уйти. Должен с этим покончить. – Я пытался убежать. И не смог. Я был беспомощен, слаб.

Я хотел крикнуть: «Клэр!» – но не смог выдавить ни звука. Она шла впереди. Я обернулся. Во взгляде Дхарама Лала пылала ненависть – не только ко мне, но ко всему, что я олицетворял. Вдруг я первый из многих, и что тогда станется с миром, который он выстроил для себя?

А может, он вел себя так, потому что мог себе это позволить.

Он ударил меня наотмашь по лицу.

Он ударил бы меня еще раз, избил бы до полусмерти, но тут вмешалась Клэр. Она оттолкнула его, подняла меня с пола и увела.

Дхарам Лал смотрел нам вслед. Эта его тощая, тощая морда. Эта торжествующая улыбка.

– На мальчике лежит проклятье, – крикнул он. – Он все разрушает. Это мой мир. И мне его не подарили, никакие гора обо мне не заботились. Я сам всего добился. Я не допущу, чтобы какой-то сопляк явился сюда и превратил его в школу для бедных. Я был ничем. Теперь я что-то значу. И никому этого не отдам. – И он ушел так же быстро, как появился.

Безликий. Демон. Он мог бы иметь сотню различных имен. Он хотел уничтожить меня, ее, нас, все, что мы строили вместе.

Все, кого я когда-либо ненавидел, воплотились в нем одном. Он был историей, он был культурой, он был традициями. Мне хотелось его убить.

В этой стране всегда найдется тот, кто задумает вас погубить.

* * *

Когда все кончилось, мне шел четырнадцатый год.

Стояло лето.

Они уволили Клэр. Обставили все так, как любят европейцы. Перевели ее в настоятельницы захудалого монастыря в миле-другой от школы. Всем объявили, что она решила целиком посвятить себя служению Иисусу. Я единственный, кто помогал ей перебираться на новое место, перевозил ее скудные пожитки.

В тот последний день меня не остановили в воротах, чтобы проверить, чистые ли у меня руки. Пропустили без лишних слов.

Я прошел мимо кабинета Дхарама Лала, бросил на него взгляд, полный ненависти. Он заметил меня и вышел в коридор. Схватил за плечо, развернул лицом к себе.

– А ты, должно быть, классный ебарь, – сказал он, улыбнулся и ушел.

Они избавились от меня. Дхарам Лал победил. Больше я никогда его не видел.

Я собрал вещи Клэр. Книги, постельное белье, фотографии. Множество фотографий. Родные, дом, первые годы в Индии, ребенок. Ребенок с каштановыми волосами. Белый ребенок. Я никогда не спрашивал, кто это. Я уложил все вещи.

Мы вызвали такси. Так закончилось пребывание Клэр в монастыре Святого Сердца.

Новым ее пристанищем стал монастырь Пресвятой Девы Марии, небольшое кирпичное здание, выстроенное раскаявшимся итальянским дельцом, на смертном одре обретшим крупицу детской веры. Фактически это был приют для забытых монахинь, дряхлеющих, покрытых пылью, – маленькая кирпичная тюрьма с маленьким кирпичным двориком, где престарелые сестры сидели на трехногих пластиковых стульях и медленно умирали.

Клэр подарила мне новую жизнь, пожертвовав своей.

Мне предстояло ее потерять. Быть может, то, что ее выставили из монастыря, тут было и ни при чем. Быть может, рак все равно победил бы. Но тогда мне казалось иначе. Мне казалось, что все эти беды – звенья одной цепи, словно Дхарам Лал ее отравил. Я частенько щипал кожу докрасна, ища опухоль и у себя.

Клэр рассказала мне обо всем, когда ничего уже нельзя было сделать. Но я замечал: она замыкается в себе, путается в словах, в келье у нее становится все темнее и темнее, словно внутренний свет ее гаснет. Голос у нее стал надтреснутый, точно старый горшок, глаза смотрели сквозь меня, и прошлое мало-помалу становилось реальнее настоящего. У нее участились обмороки, которые она списывала на жару, и целыми днями она лежала в постели, слабея телом и духом.

Я сдал Всеиндийские выпускные экзамены на два года раньше положенного – не от большого ума, а по обычной для бедных причине: от отчаяния. Мне хотелось начать новую жизнь: поступить в колледж, получить стипендию, хотелось будущего без отца, причем как можно скорее. И я целый год учился. Никаких тебе шуток с друзьями – не то чтобы у меня были друзья, но, быть может, могли бы появиться, – никаких беззаботных детских игр, о которых я буду вспоминать, когда растолстею и заболею артритом. Я помогал папе, хотя он, похоже, не очень-то в этом нуждался. Но Клэр мне сказала, что нужно поддерживать отношения с отцом.

Экзамены я сдал хорошо.

Ох, с каким нетерпением я разорвал конверт, когда пришли итоги. Вот-вот я выбьюсь в люди. И вся моя жизнь изменится.

Я прочитал результаты.

В первой десятке тысяч.

Я улыбнулся Клэр. Вложил письмо ей в руки.

Хорошо.

Но недостаточно хорошо.

Она крепко меня обняла. Я расплакался.

Стипендии мне не видать. Ее всегда дают тем, кому она не нужна, тем, кто не знает, как страшно голодать, как страшно глядеть на знакомых взрослых и в каждом из них видеть себя в будущем, зная, что оно ужасно.

Никакого колледжа. А я ведь столько лет мечтал об этом.

Отец изводил меня язвительными упреками. «Как, ты еще здесь, мистер профессор?» – говаривал он. Клиентам из низших каст он рассказывал о моих нелепых мечтах о самосовершенствовании, высмеивал мои амбиции, мои занятия, и они, тряся жирными телесами, хохотали над моей опрометчивостью. Остальным же, из среднего класса, владельцам новеньких телефонов с камерой, хвалился своим ученым сыном. И досадовал, что мне не удалось поступить в колледж и получать стипендию. Какая дивная получилась бы реклама! Этот мудила даже купил себе мобильный. Старый Дели вступал в современную жизнь. В путеводителях для белых писали, что город утратил былое очарование. Имелось в виду, что у нас теперь есть связь 4G.