Украсть богача - [25]

Так я стал менеджером. Саксена, не пикнув, перевели мне гонорар, и я в одночасье разбогател.

«Господи Иисусе, сестра Клэр, – думал я. – Все наши жертвы не пропали даром. Вы умерли не зря. Я чего-то добился. Уж простите за богохульство».

Мы победили!

Слышите ли вы меня там, на небесах? Мы победили!

Шесть

Я пытался ее спасти. Потому и занялся этим грязным делом.

Дхарам Лал развернул настоящую травлю. Хватит мне поганить собой школу. Изгнать меня можно было, только сломив Клэр. Что он и сделал.

Уроки в школе для бедных заканчивались в три, и я шел в монастырь Святого Сердца. Через пять лет мне предстояло сдавать Всеиндийские экзамены, а чтобы появилась хоть какая-то надежда поступить в колледж и получать стипендию, я должен был учиться отлично. Да и начал я гораздо позже своих ровесников. Так что нельзя было терять ни минуты.

Я привыкал к хорошим манерам. Я постепенно забывал хинди, переходил на ублюдочный хинглиш, на котором мы все теперь говорим.

После того как занятия наши заканчивались, я сидел и ел, а сестра Клэр рассказывала мне о детстве. А когда она говорила, у нее из прически выбивались темно-русые пряди, падали ей на лицо, и казалось, будто она вдруг помолодела на двадцать лет.

У нее было обычное детство: экзамены, ссоры с сестрами, мальчики, купание в маленьких заводях, соленое мороженое жаркими летними днями.

– Мальчишки… ох, как же мы спорили из-за них, с утра до вечера. Как они нас дразнили! Мы лезли из кожи вон, чтобы они в нас влюбились, чтобы бегали за нами, а потом…

– Что потом?

– Ничего! Мы от них прятались! – она кривила губы в улыбке.

Я никогда не дружил с девочками, и поэтому мне хотелось узнать о них побольше. Я знал, что женщины и мужчины сходятся, делают детей. Но все мои знакомые девчонки были шумные и капризные. Я понятия не имел, как или почему они превращаются в тех, кого мужчины хотят, из-за кого дерутся, проливают кровь, – как они становятся женщинами, которых покупает мой отец.

Клэр рассказывала мне о том, как повидала мир.

«Бог есть любовь», – часто повторяла Клэр. Она подавала нищим, толпившимся у школьных ворот, отправляла еду в городские больницы, а еще, к примеру, могла спасти сына одного торговца чаем, и приговаривала при этом: «Бог есть любовь».

Правда, порой эта ее любимая фраза требовала надавить на хозяина чайного лотка и вынудить повиноваться. Что ж, таковы пути Господни у христиан.

Я расспрашивал ее о семье. Эти истории мне нравились больше всего. Она рассказывала о путешествиях под парусом, о безлюдных бухтах, песчаных отмелях, морской пене, о том, как на Рождество у них гостили кузены, как потели прихожане во время полночной мессы, как жарили каштаны, как вился пар над кружками с какао, куда плеснули капельку бренди тайком от родителей, которые и варили им это какао, когда в летнем небе мелькали зарницы. Она выросла в краях, которые звали Бретанью. Там все улыбались, уважали и любили друг друга: мне даже не верилось, что в мире есть такие места.

Мне ее истории казались сказками. Не может же быть, чтобы кто-то так жил – окруженный любовью, не зная забот, жил, а не выживал изо дня в день. Я знал, что мне никогда не доведется этого испытать.

Дхарам Лал отравлял ей жизнь. Перед моим приходом она заставляла себя успокоиться и не плакать. Другие монахини стали ее избегать. Ей сократили число уроков. К ней приходили родители – правда, ничего не говорили, но все и так было ясно. Прогоните вы этого мальчишку. Он грязный, неопрятный. Зачем вам это нужно? Ваше дело – учить наших дочек. Это Индия, здесь ничего не изменится. Вы дарите ему ложную надежду.

О Клэр распускали слухи, сочиняли гадкие выдумки. Она не рассказывала мне, что именно о ней говорили, – всего лишь старалась не плакать. С каждым днем келья ее становилась мрачней. Усталое, осунувшееся лицо Клэр избороздили морщины. Историям о вязании и пирожных пришел конец.

Я довольно скоро сообразил, что проблема во мне. Проблема всегда во мне.

– Я могу учиться и в школе, – сказал я. – Мне вовсе незачем приходить сюда каждый день.

Теперь в моей жизни не останется никого, кроме отца. И я стану как он. Так я и знал. Каким бы умным я ни был, по словам Клэр, каким бы ни был способным, все равно я рано или поздно превращусь в него. И от этого я плакал горше всего.

Но Клэр отказывалась меня отпускать. Стоило мне лишь заикнуться об этом, как она обнимала меня крепко-крепко. «Со мной случались вещи и похуже. Мы их всех победим, petit»[111], – говорила она.

– Знаешь, сколько мне лет? – спросила она однажды.

– Вы еще очень молоды, – ответил я, и она погладила меня по голове.

– Я уже седая, – сказала она. – Мне пятьдесят три. Мать моя умерла в пятьдесят четыре; я всего лишь на год ее моложе. В конце концов, я ведь сделала в жизни что-то хорошее, разве нет? – Она посмотрела на меня, взяла за руку. Я ел хлеб с вареньем, стараясь не закапать школьную футболку. – Я заблуждалась, – продолжала Клэр. – Я думала, что сделала мир лучше тем лишь, что надела это одеяние. Но этого всегда мало. Всегда.

Я кивнул.

– Я хочу успеть сделать еще что-то хорошее, – призналась она. – Взять хотя бы эту школу. Мы ведь только говорим о милосердии, служении людям, сами же при этом учим дочерей миллиардеров, полицейских, судей. А это неправильно. Здесь должны учиться такие, как ты. И я не успокоюсь, пока не добьюсь этого. Пусть надо мной смеются: я им докажу. Ты первый, но не последний. Ты будущее этой школы.