Украсть богача - [30]

– Позаниматься с ним? Я никогда раньше этого не делал, – ответил я.

Он рассмеялся, а следом почему-то и я.

– Не позаниматься, – поправил он и объяснил, что ему от меня нужно. Его красивое лицо оставалось невозмутимым, точно речь о простейшем и самом разумном деле. – А чуть-чуть притвориться. Одно утро побудете моим сыном. И считайте, что заплатили за операцию.

Я согласился.

Я пожертвовал своей пересдачей. Я способен на многое, чудесное и необъяснимое, но даже мне не под силу оказаться на двух экзаменах одновременно.

Я пожертвовал будущим ради Клэр, точно так же, как она пожертвовала будущим ради меня.

Ради его придурка-сына мне предстояло выучить кучу всего. Он был гуманитарий, так что сдавать ему предстояло историю, социологию, географию. Пришлось выучить еще и это, в дополнение к моему разумному выбору, экономике и финансам.

Я стал опаздывать на рабочие задания. Мистер Прем читал мне пространные нотации – я-де выставляю его дураком. Раньше он мной гордился, теперь злился на меня. По пятницам не подходил к моему столу, не предлагал лишнее кулфи[115]. Жена его тоже перестала меня угощать. Журналисты сердились – где фотографии, почему в документах столько ошибок? – но я был слишком загружен учебой. Коллеги смотрели на меня и думали: и как его только на работу взяли? Ох уж эти низшие касты, по-хорошему не понимают. От ночных занятий у меня слипались глаза: спал я пару часов от силы. Несколько раз я свалился с мопеда.

Я рыдал горючими слезами, умолял мистера Према дать мне второй, третий, пятый шанс. Разумеется, меня выгнали. Я собрал вещи, от стыда не смея поднять на начальника глаза.

Я представил, как он будет рассказывать: «Взял я как-то на работу парнишку из низшей касты. Жена попросила. Это был ужас!» – и почувствовал во рту привкус желчи и пепла из-за того, что подвел столько народу.

Сестре Клэр я ничего не сказал. И не собирался. Узнай она правду, больше никогда на меня даже не посмотрела бы. Я не сказал ей ни про операцию, ни про деньги, ни про то, что не стал сдавать экзамены.

Всю ночь я плакал. Я тогда сдуру решил, будто она заболела раком, потому что помогла мне, пожертвовала собой ради меня. А может, и правда так было.

Я сдал Всеиндийские.

Садился за парту и один за другим сдавал все экзамены. В это самое время я должен был быть в другом экзаменационном центре, в трех милях отсюда. Но Рамеш Кумар на экзамены не пришел. Очередной бедняк, который так и не появился.

В тот первый раз я боялся, что меня поймают.

Обливался ли я потом на тех первых незаконных экзаменах? Плакал ли? Я вытеснил это из памяти, как все, что происходило в те годы, кроме вымученной улыбки Клэр и фразы «Бог есть любовь».

Клэр спросила, как я сдал экзамены. Плохо, ответил я. Наверное, недостаточно занимался. Наверное, я не слишком умен. И расплакался. Взял ее руки в свои, уставился на нее честными глазами.

– Не плачь, дитя мое. По крайней мере, у тебя есть работа, – сказала она; ее сил хватило только на вздох. – Я уверена, ты очень старался.

Я вошел в тысячу лучших. Вот какой я умный. Верма исполнил обещание. Операция не помогла. Клэр стало хуже.

Карма, как говорят белые. Такова жизнь в этой стране, если у вас нет денег.

Она так и не оправилась. Сквозь пергаментную кожу просвечивали вены. Под мягкой плотью кистей проступили кости. Она больше не рассказывала красивые истории. Шептала что-то в темной душной комнате.

Ночами я читал ей о братьях Харди[116] и Нэнси Дрю[117] – бумажные обложки, пожелтевшие страницы. Порой мне казалось, что Клэр заснула, но стоило мне дочитать, как она просила еще.

Она с трудом выдавливала одно-два слова. Когда я приносил букет, говорила: «Не стоило». Круассаны из французской пекарни в Гоул-Маркете[118]: «Грех».

Как же она была права. Я продал ради нее душу, но ничего не добился.

– Она должна была поправиться. Не понимаю, в чем дело, – сказал Верма через месяц после операции. – Впрочем, тут разве угадаешь. Я вам не говорил? Рохит поступил в Делийский университет, учится хорошо. Поздравляю вас, молодой человек! – Наверное, он ждал, что я закричу от радости. Кстати, он уже говорил, что у него есть близкий друг, точнее, собутыльник, с такой же проблемой? На всякий случай – вот его телефон. Он знает, что я справился на отлично.

С работы меня уже выгнали, из квартиры вот-вот должны были выгнать, а тут будущее само протянуло мне руку.

Так началась моя жизнь с фактами, именами, доказательствами, тяготившими мою голову, точно цемент, с незаконно загруженными pdf-файлами, с неубранной, пропитанной потом постелью, с комнатой и мозгами, плавящимися в раскаленном свете компьютерного экрана. Пять лет. И все равно в глубине души я надеялся, что сумею сбежать. Разве и в тридцать пять я буду заниматься тем же? Ведь рано или поздно я постарею и уже не смогу выдавать себя за школьника? Неужели мне тогда придется вернуться за чайный лоток?

Клэр никто не навещал. Ни ученицы, ни коллеги, никто.

Я кормил ее. Таскал с кровати на кресло-каталку, возил во двор, чтобы она посмотрела, как монахини ухаживают за цветами. Менял ей повязки. Держал ей голову, когда ее рвало кровью. Смотрел, как за считаные недели она постарела на двадцать лет. Отмывал от крови матрас. Смазывал пролежни мазью. Я купал ее, вытирал полотенцем, сушил ей волосы, чувствуя, как она похудела – кожа да кости. Я готовил чай и вытирал ей подбородок, когда чай выливался у нее изо рта.