Укол рапиры - [3]

— Все, — сказала Эра Васильевна. — И поступок вашей дочери тоже.

— Позвольте мне думать иначе… Когда уж мы доживем до родительских собраний, где не будут публично осуждать учеников?

— И родителей тоже, — сказал Виктор Павлович.

— Не мешайте работать! — закричали многие.

— Продолжаем, — сказала Эра Васильевна. — Валя, мы слушаем тебя…

С великим трудом, при помощи Гали и Эры Васильевны, успокоил докладчик своих слушателей и продолжал.

— …Да, у нас еще много недостатков. Мы не спорим. Но очень неправильно, когда все валят на ребят. Взрослые тоже во многом виноваты.

— Молоток! — сказал отец Чупрова. — Крой нас на всю железку!

— Это и твое мнение, Валя? Насчет взрослых? — спросила его мать. — Или ты читаешь доклад от имени учкома?

— А что, верно, — сказала мать близнецов. — Святые мы, что ли. Иногда такое учудим…

— Мама! — одновременно крикнули близнецы.

— Вот, может, вы скажете: мелочь, — опять заговорил Валя, — а получилось недавно так. Мне очень надо было, чтобы Гена Князев пришел. Показать одну вещь… Ну, неважно что… А его не отпускают. Он объясняет, что очень нужно, а они ни в какую.

— Кто это «они»? — спросил Виктор Павлович.

— Ну, родители. Вы то есть. Пришлось Генке соврать, что я заболел, что у меня какие-то примеры на завтра, решения. В общем, целый вагон…

— И маленькая тележка, — подсказал отец Чупрова.

— Я про то, — продолжал Валя, — что часто не хочешь врать, а обстоятельства заставляют.

— А вы будьте сильными, — сказал Виктор Павлович. — Вас бяки-взрослые принуждают, а вы не поддавайтесь. Стойте насмерть.

— Вы шутите все, — сказал Валя, — а я серьезно. Так вот с детства привыкаешь по пустякам обманывать, а потом…

— И я серьезно, — сказал Виктор Павлович. — Что же, у вас никакой силы воли нет? Совсем не можете оценивать свои поступки?

— А вы? — внезапно спросил Гена. И получилось, будто он назвал своего отца на «вы». И, может, от этого или от того, что все порядком уже устали, но стало тихо, как давно не было. — Я помню, когда еще маленький был, — заговорил снова Гена, — мама объясняла, как нехорошо говорить слово «черт»; объясняла, объясняла, потом вдруг как крикнет: «У, черт, у меня там мясо горит!», и побежала на кухню… Да, да, не смейтесь. Мелочь как будто, а я запомнил. Вот ты улыбаешься, папа, а сам просишь часто говорить, что тебя нет дома, когда ты дома… А твой любимый поэт Блок никогда так не делал. Я сам по телевизору слышал… Или еще помню: вы с мамой не хотели, чтобы у нас тетя Вера жила из Донецка, и сказали ей, что…

— Прошу тебя, остановись! — крикнул Виктор Павлович. — Наша семейная хроника никого не интересует. Что за странная откровенность, не понимаю? И потом, это все куда сложнее, чем вам с Валей кажется. Тут двумя цветами — черный, белый — не отделаешься. Или знаками плюс-минус.

— И у нас сложнее, — сказал Валя.

И он начал говорить о дисциплине, потом перешел, наконец, к долгожданной успеваемости, и тут все родители — даже те, кто уже засыпал, оживились и стали наперебой хвалить или ругать своих отпрысков. Они могли бы этим заниматься до поздней ночи, но Галя строго напомнила, что пора принимать решение: завтра в школу рано вставать. Сперва никто не знал, какое решение, а потом разобрались — и отец Чупрова обещал поговорить у себя на приборостроительном заводе, чтобы, значит, производительный труд для ребят организовать; Подкопаевский — лекции по искусству; одна мать согласилась повести весь класс в поход в музей Поленова, а еще один отец — научить всех желающих — кому, конечно, слон на ухо не наступил — играть на баяне… В общем, в духе школьной реформы.

К концу собрания у всех его участников совсем прошли усталость и дремота, и чья-то бабушка даже сказала:

— Хорошее заседание. Полезность будет…

Но Виктор Павлович не разделял ее настроения.

На пути домой он сердито говорил Гене:

— Что же ты, князь, меня этаким самодуром и лгуном выставил? Нашел время и место, чтобы излить душу. Блока зачем-то приплел. Такой уж я у тебя безнадежный? Неужели не понимаешь, как сложны все эти вещи?..

И Гена посмотрел на отца и снисходительно сказал:

— Юпитер, ты сердишься — значит, ты не прав.

ПИСЬМО В РОНО

Я бы, может, никогда не узнал, что есть у Пушкина такие стихи, если бы не вся эта история. Называются они — «Из Пиндемо́нти». Их не так-то легко понять, как кажется некоторым, но отец Генки Князева когда нам прочитал, все потом подробно объяснил — про что в них и что никакого Пиндемонти в помине не было: просто Пушкин придумал, что будто бы жил в Италии такой поэт, который написал эти стихи. А Пушкин их как будто перевел на русский. Как у Булата Окуджавы молитва Вийона…

Отец Гены тоже переводит на русский и тоже стихи. У него такая работа — переводчик. Но на работу он не ходит, а дома сидит.

— Кайф, — сказал про него Толя Долин, которого все звали Доля Толин.

— Балдеж, — сказал Костя Бронников.

Но Гена обиделся и объяснил, что не такой уж «балдеж», потому что отец вкалывает часто с утра до вечера, а во-вторых, никто ему не дает раз в году отпуск, а в-третьих, гонорар, то есть зарплату, получает не два раза в месяц, как нормальные люди, а от случая к случаю. В общем, сразу видно было, Гена натренирован выступать с такими объяснениями в защиту отца…