Уилли - [105]

Начало интимных отношений между Моэмом и Серлом относится к концу 20-х годов. Как и в других случаях, их длительная связь в течение тридцати семи лет претерпела изменения. В предвоенные годы физическое влечение писателя уступило место более глубоким и более прочным дружеским чувствам. В последние двадцать лет жизни эти отношения стали теснее, чем отношения между отцом и сыном. В 1941 году Серлу было сорок лет, Моэму — семьдесят один год. И хотя Серл утверждал, что его спутник был активным партнером вплоть до последних лет жизни, вероятнее всего физические отношения отошли на второй план. Серл иногда позволял себе короткие увлечения с другими партнерами, чаще всего с матросами, находившимися в увольнении на берегу в Ницце. Моэм терпимо относился к этому, зная, что эти связи не ставят под угрозу их отношения.

К концу жизни Серл говорил о чудесных тридцати семи годах, проведенных с Моэмом, к которому он испытывал не только глубокую любовь, но и беспредельное восхищение как к писателю. Моэм взял на себя заботу о нем, не только предоставив ему убежище, которое он мог обеспечить благодаря своему богатству, но и покровительство, особенно в первые годы их знакомства. Писатель был богат, пользовался положением в обществе и в силу этого обладал достаточным влиянием. Серл чувствовал себя защищенным в мирке, который писателю удалось создать своим упорным трудом. По иронии или по логике судьбы со временем они поменяются ролями: теперь уже Серл будет выступать в роли покровителя остро реагирующего и легко ранимого писателя.

Жизнь Серла, как бы она ни казалась привлекательной, она имела и темные стороны. Еще до того, как Моэм стал старчески немощен, он бывал порой невыносим, и Серлу приходилось первому испытывать на себе его гнев и вспышки ревности. Моэма, например, вывело из себя сделанное Бернардом Беренсоном в его автобиографии утверждение о том, что Серл разбирается в искусстве глубже, чем сам писатель. Моэм запретил Серлу читать книгу, а Беренсону переступать порог его дома. Моэм никогда не прощал ни тем, кто отзывался плохо о его молодом друге, ни тем, кто его хвалил. К этому следует добавить находившие иногда на писателя приступы гнева, во время которых, как он сам однажды признался, он был готов убить кого-нибудь. Но какими бы резкими ни бывали такие вспышки, они продолжались недолго и сменялись неизбежным раскаянием. Георгий Розанов стал однажды свидетелем сцены, во время которой Моэм обрушился с резкими словами на пристыженного и потупившего взор Серла, который, не выдержав обиды, убежал в сад. Через несколько минут успокоившийся Моэм послал слугу и Розанова за Серлом. Когда тот весь в слезах вернулся и сел на край софы, Моэм, «сохраняя чувство достоинства и проявляя необыкновенный такт,… запинаясь произнес слова извинения и примирения».

Но самую большую обиду, которую Серлу пришлось заплатить за свою совместную жизнь с Моэмом, был, конечно, отказ молодого друга от собственной свободы. Выполнение обязанностей секретаря, медицинской сестры и близкого человека, особенно когда Моэму перевалило за восемьдесят, означало ежедневное пребывание с писателем большую часть времени. Когда Серл как-то заикнулся об отпуске, Моэм удивился: «Отпуск? А разве твоя жизнь не отпуск?». Лишь один раз в 50-е годы Серлу удалось провести неделю с родственниками в Англии. Второй случай выпал ему в 1962 году, когда он отправился в Англию продавать картины из коллекции писателя.

Одна из самых прочных нитей, с помощью которых Моэм удерживал при себе Серла, являлась, конечно, финансовая зависимость молодого секретаря. Поскольку Серл был почти полностью обеспечен всем необходимым, его зарплата была крайне невелика. Время от времени Моэм давал ему деньги на карманные расходы, но размер их был столь ничтожен, что о них нельзя говорить всерьез. Некоторые друзья писателя полагали, что он преднамеренно платил своему секретарю так мало, чтобы тот не оставил его. С каждым годом Серл все больше утрачивал возможность вернуться к своей прежней работе в социальной области. К пятидесяти годам за пределами виллы «Мореск» он мог устроиться на работу, аналогичную той, которую выполнял для Моэма, если бы при этом ему удалось найти вакансию и если бы его уход от Моэма не сказался бы отрицательно на его репутации. Ко всему прочему существовала вполне допускаемая возможность неожиданной кончины писателя; при этом его друг мог бы вообще оказаться без средств к существованию. При отсутствии завещания с четко указанными в нем гарантиями для Серла, последний был совершенно беззащитен.

Сам Моэм понимал неустойчивое положение своего друга. Поэтому в 1947 году он уполномочил Элансона открыть счет в размере 3000 долларов, доход от которого в виде процентов поступал бы на имя Серла до конца его жизни. Через шесть лет он увеличил этот счет еще на 2000 долларов и кроме того установил ежегодную выплату Серлу зарплаты в Англии в размере 500 фунтов стерлингов. Выполнение всех этих действий ставилось в зависимость от пребывания Серла на службе у Моэма до его смерти. Это условие более всего обижало молодого секретаря.