Уилли - [103]

Моэм никогда не считал себя привлекательным, но в старости стал относиться к своей некрасивости спокойно. Как-то в 1957 году модный нью-йоркский фотограф Дороти Уилдинг предложила Моэму заретушировать отдельные морщины на его лице, но писатель запротестовал: «Ни в коем случае. Мне потребовалось восемьдесят лет, чтобы приобрести их. Как же я могу позволить вам удалить их за несколько минут».

Однако Моэм не проявил безразличия при виде своего, самого, пожалуй, точного и известного портрета, созданного в 1949 году Грэмом Сазерлендом. До этого Сазерленд никогда не писал портретов. Побывав как-то на обеде на вилле «Мореск», художник сказал одному из своих друзей, что если бы он был портретистом, он написал бы портрет Моэма. Писатель, услышав о проявленном к нему интересе со стороны художника, согласился позировать ему. Сазерленд произвел на свет шедевр, который стал поворотным пунктом в его карьере: за портретом Моэма последовали заказы от Черчилля, лорда Бивербрука и других знаменитостей.

Моэм предоставил художнику полнейшую свободу действий. Еще до того, как в мае 1949 года портрет был впервые выставлен на вернисаже, Сазерленд внутренне знал, что Моэм готов к восприятию себя на холсте таким, каким он его изобразил. Он как-то заметил: «Лишь тот, кто абсолютно равнодушен к своей внешности, кто разбирается в живописи или обладает безукоризненными манерами, может скрыть свой шок или даже отвращение, впервые увидев правдоподобное изображение себя самого». Созданный портрет Моэма, по словам Роджера Бертхуда, передал «поразительную, но отнюдь не лестную схожесть с оригиналом; он был исполнен в смелой, хотя и нарочито грубоватой манере, при которой особо подчеркиваются отдельные детали. Выглядящие несколько безжизненными правая рука и ноги, возможно, разочаровывают, но общий образ передан с поразительной силой и точностью». Моэм предстает на полотне «циничным, отрешенным от житейской суетности и спокойным, сторонним наблюдателем человеческих слабостей, сидящим на плетеной банкетке, скрестив руки и положив ногу на ногу; уголки рта опущены, лицо испещрено морщинами; под глазами набрякли мешки. Он изображен на не типичном для манеры Сазерленда однотонном фоне, в котором сочетаются абрикосовый с прозеленью цвета; над головой видны концы пальмовых веток, указывающих, очевидно, на стоящие выше тропические растения».

Хотя реакцию Моэма нельзя сравнить с явно выраженным неприятием своего портрета Черчиллем, который был написан несколько позднее, писатель, увидев безжалостное изображение своего облика на холсте, побледнел. Однако, он тут же оправился от шока и как художник оценил правдоподобие портрета и перенесенные на полотно черты, о существовании которых он и не подозревал. Он приобрел картину вместе со всеми авторскими правами, что принесло ему немалый доход в виде комиссионных от выпуска почтовой открытки и других репродукций. Позднее он преподнес его в качестве дара лондонской Галерее Тейт.

Большинство видевших портрет считали, что на нем он выглядит бессердечным. Но те, кто знал писателя, были о нем иного мнения. Вот как вспоминает о своей встрече с Моэмом в отеле «Дорчестер» в 1961 году журналистка Нэнси Стейн, которая была одной из тех, кому удалось проникнуть за маску сурового на вид писателя. Увидев элегантно одетого Моэма, покупающего газеты у стойки, Стейн бросилась ему на шею и тепло поцеловала его. «Он отпрянул, словно кобра, готовая укусить, — вспоминала она. — Но, после того, как он узнал меня, его выразительное морщинистое лицо расплылось в приветливой улыбке, выражавшей одновременно признание и покорность. Заикаясь, он произнес приветствие в присущей ему шутливой и обезоруживающей манере».

Холодность и отчужденность Моэма скрывали его внутреннюю доброту, многие проявления предупредительности и щедрости, особенно в последние годы, опровергают его репутацию скряги и брюзги. Так, сразу же после возвращения на виллу «Мореск» в 1946 году он направляет большое количество книг в Гейдельберг для пополнения городской библиотеки на иностранных языках. В 1950 году он бесплатно предоставил на месяц виллу и машину своим друзьям Роберту и Эльзе Триттон, оплатив все связанные с их проживанием расходы. В 1955 году предоставил свою виллу в распоряжение английского политика Рэба Батлера, переживавшего в тот момент трудный период из-за проблем личного и политического характера.

Георгий Розанов вспоминал о еще одном благородном поступке писателя, когда он лечил его от переутомления. Увидев Моэма облаченным в вечерний костюм, в котором тот собирался на обед, Розанов запротестовал: «Я всячески поддерживаю ваши силы, а вы делаете все, чтобы убить себя». Словно пристыженный мальчишка, Моэм отвечал что он не может последовать его совету: один русский князь, не раз гостивший у него на вилле, пригласил его на обед и он, боясь того обидеть, не мог не принять приглашения. «Да это самоубийственно!», — настаивал Розанов, но Моэм, несмотря на протесты врача, отправился на обед.

Это проявление чуткости по отношению к другим проявилось во время первого показа художником Сазерлендом законченного портрета Черчилля. За день до выставки картины художник пригласил к себе в студию жену изображенного на полотне английского премьера, а также Моэма, чтобы тот помог сгладить вспышку гнева, которая, как полагал художник, неизбежно последует за показом. Моэм согласился сопровождать миссис Черчилль в студию и помог художнику преодолеть неловкость, испытываемую им при демонстрации вызвавшего большие споры полотна. Когда, как показалось, супруга премьера осталась довольна портретом, Моэм подал знак художнику, что все прошло хорошо. Правда, сам Черчилль отнесся к своему портрету резко отрицательно, и его жена в конце концов уничтожила его.