Уилли - [104]

Однако Моэм проявлял не только эти мелкие жесты внимательности и помощи. Утверждение Робина Моэма о том, что временами его дядюшка мог быть «до смешного расточительным» при выполнении обращенных к нему просьб о помощи, звучит, правда, несколько неправдоподобно, но порой писатель был щедр к тем, кто действительно испытывал большую нужду. В 1954 году он передал 100 фунтов незнакомцу, которого видел первый раз в жизни. Когда после смерти Айвора Бэка в 1951 году жена последнего оказалась в стесненных обстоятельствах, Моэм выписал ей чек. Позднее он предложил ей продать все имеющиеся у нее книги с его дарственными надписями, чтобы выручить хоть какие-нибудь деньги. Вплоть до конца жизни он продолжал оплачивать все расходы, связанные с ее пребыванием на мысе Ферра; причем миссис Бэк была не единственным человеком, которому он оказывал помощь в 50-е годы.

Моэм проявил особую заботу к молодым и неустроенным. Характерным в этом отношении является щедрость, проявленная им к английскому писателю Джорджу Буллоку. Хотя Моэма возмущал пацифизм Буллока и его друга Раймонда Марриота в начале второй мировой войны, он продолжал встречаться с ним и отправлял тому посылки и подарки из Америки. Когда во время войны состояние страдавшего от туберкулеза Буллока ухудшилось и ни он, ни его родители из простых рабочих не могли оплатить его лечение, Моэм предоставил ему средства, чтобы тот мог отправиться в Швейцарию и лечиться там в течение нескольких месяцев.

За десять лет Моэм передал Буллоку 2500 фунтов. По словам Марриота, в какой-то момент Моэм решил, что он сделал много для Буллока и прекратил помощь. Это решение перестать помогать коллеге по перу, безусловно, явилось следствием охватившего писателя в последние десять лет жизни страха лишиться средств. Конечно, Марриот прав, утверждая, что резкое прекращение помощи как раз в тот момент, когда Буллок умирал, свидетельствовало о жестокосердии писателя. Однако этот шаг следует рассматривать в свете помощи, оказываемой в течение двадцати лет молодому человеку, которому Моэм не был ничем обязан и отношения с которым были с его стороны совершенно бескорыстными.

В 1960 году Дерек Пэтмор писал: «Всякий раз, когда я встречался с ним [Моэмом] в последние годы, меня поражало проявление им доброго участия, — хотя и несколько отрешенного, — в судьбе окружающих его людей». Этель Барримор в своей автобиографии отмечала, что «он [Моэм] стал более добрым человеком, чем в те годы, когда я познакомилась с ним».

Очевидно, спокойствие в душе писателя в тот период объяснялось хорошим состоянием его здоровья и обретением им житейской мудрости. Душевному покою писателя в этот период способствовало пребывание рядом любимого спутника. «В течение тридцати лет, — признавался Моэм в 1962 году, — рядом со мной находился человек, дружбы с которым я не заслужил и который принес в жертву свою жизнь, чтобы скрасить мое одиночество, лечить мои недуги, защищать меня от посягательств на мое одиночество, которое моя слава — или, если хотите, моя дурная слава — принесла мне, отвечать на приходившие ко мне бесчисленные письма и помогать мне провести оставшиеся годы жизни в обстановке человеческой теплоты и заботы». Эти добрые слова, сказанные человеком, которого отличала сдержанность в выражении своих чувств на людях, лишь частично отражают роль, которую Алан Серл играл в жизни Моэма в последние двадцать лет его жизни.

С момента, когда в 1945 году Серл переступил порог дома Моэма, он якобы выполнял обязанности секретаря. Он прекрасно делал это, даже гораздо лучше, чем в свое время Хэкстон. Он перечитывал рукописи писателя и вел всю его корреспонденцию, которая по мере роста славы писателя возросла безмерно. В его функции входила также организация поездок Моэма, который почти половину года проводил в путешествиях. Со временем Серл стал все больше заниматься делами, связанными с жизнью виллы «Мореск»: управлять нанятым персоналом, следить за работой кухни, вести счета и в целом эффективно заниматься хозяйственными вопросами.

По мере того, как в послевоенные годы Моэм становится все более известной фигурой, Серл в какой-то степени начинает выполнять роль посредника между писателем и многочисленными лицами, которые стремились всеми способами проникнуть во внутренний мир художника. Спокойный и непритязательный по натуре, Серл прибегал к различного рода уловкам, чтобы защитить своего пожилого патрона от тех, кто проявлял чрезмерную назойливость и стремился извлечь выгоду из знакомства с писателем. «Я был бы не против купаться в отраженных лучах славы, — как-то заметил он. — Но, Боже мой! Служить объектом едких насмешек!..». Даже среди друзей писателя опека Серлом своего покровителя вызывала иногда недовольство. Во время приезда гостей он ни на шаг не отходил от Моэма. Всякий раз, когда писатель начинал заикаться и не мог четко выразить свою мысль, Серл подсказывал ему нужное слово. Как-то подобная помощь вызвала раздражение у жены Черчилля: когда Серл в очередной раз вставил слово, которое давалось писателю с трудом, жена премьера резко оборвала его: «Я разговариваю не с вами, а с мистером Моэмом!».