Ударная армия - [32]

Надо было встать над темной землей…

Надо было, надо, надо…

Коробов оперся о теплую землю руками, встал. Отряхнул мундир, брюки. Поправил каску с болтавшимся ремешком. Оглянулся… Ничего не видел он там, на востоке… Пошел, осторожно ступая, но глаза уже улавливали слабый отсвет неба на траве, угадывали густую темноту в ямах, воронках, различили цепочку вмятин от гусениц танка…

Он увидел впереди темную неширокую полосу и понял, что это немецкая траншея… На ее краю остановился.

Кто-то трудно дышал внизу, под сапогами Коробова.

— Оу… камраден! — негромко сказал Коробов.

И это первое немецкое слово, которое он произнес в августовскую теплую ночь, словно отрезало Коробову дорогу назад… Он знал, что уже не пойдет по темной шуршащей траве назад, не пойдет…

Коробов присел, вглядывался в тьму на дне траншеи. Что-то белело там, потом эта робкая светлота исчезла… И опять забелело это непонятное… Голос — молодой мужской голос — проговорил там, внизу: «Найн… найн… мутти, найн…»[2]

Коробов спрыгнул в траншею.

Человек, лежащий на ее дне, убрал руку с лица.

— Варум?.. Варум, мутти?[3] — пробормотал человек.

Коробов потрогал его за плечо.

— Вас?.. О готт… ихь…[4]

Немец сел, замотал головой без каски.

— Э, камрад, ты так сладко спишь, — сказал Коробов.

Услышав его, немец вздохнул, стал тяжело подниматься, пошарил рукой под ногами, взял автомат.

— Собачье дело, я совсем… — пробормотал немец. Он приблизил свое лицо к лицу Коробова. Сказал встревоженно: — А ты?.. Кто ты?!

— Наместник господа бога. Не хватайся за автомат, славный воин фюрера. Где твой командир? Мне надо офицера, дружище.

— О готт… — Немец нерешительно оглянулся, потом отступил от Коробова на два шага. — Иди впереди!

— Если ты будешь тыкать мне в спину своим автоматом, дружище, придется мне доложить офицеру, как ты стоишь на посту.

— Иди! Сюда!

Коробов по четырем дощатым ступенькам спустился к двери блиндажа, нажал на нее ладонью… Слабый огонек от свечки падал сбоку на лицо привставшего с нар человека в белой грязной майке.

— Господин фельдфебель! Перебежчик! Задержан мною! — Солдат щелкнул каблуками.

Фельдфебель смотрел на Коробова.

— Зальцман, ты всегда был идиотом. Проваливай со своим перебежчиком к дьяволу в брюхо. Шлепни его. Марш!

— Боюсь, вы сами идиот, господин фельдфебель, — негромко сказал Коробов. — Это вас не позднее сегодняшнего утра шлепнут, болван вы этакий.

Фельдфебель глянул на солдата.

— Встаньте! — подшагнул к нему Коробов. — Мне нужен офицер! Часовые у вас дрыхнут, как шлюхи в борделях у Силезского вокзала! Встать, сволочь вы этакая!

Фельдфебель поднялся.

— Ну? — сказал Коробов. — Изволили проснуться? Вы что — совсем кретин, а?.. С каких это пор русские перебежчики говорят по-немецки, как я? Или вам не нравится, как я говорю, а?.. Надевайте китель, мой красивый друг, и ведите меня к офицеру. Порядочки в вашей замызганной роте… Вы что — команда дезертиров?

Сняв с гвоздя мундир, фельдфебель торопливо надел его, глянул на солдата (тот прятал ухмылку — уж очень здорово распушил этот странный парень фельдфебеля).

— Зальцман! Бегом к дежурному по батальону! Доложите, что задержан… задержан…

— Перестаньте болтать! — Коробов повернулся к двери. — Идемте со мной, черт бы вас побрал!

— Отставить, Зальцман… Пойдете со мной.

— Мне повезло, — сказал Коробов. — Встретил двух самых выдающихся идиотов во всем вермахте.

Они выбрались из траншеи, шли по траве. У блиндажа крикнул часовой:

— На месте!

— Это Манфред! — сказал из-за спины Коробова фельдфебель. — Доложи господину обер-лейтенанту… К нему… человек…

Коробов прижмурился от света фонаря под потолком блиндажа… Обер-лейтенант — в шинели, подпоясанной ремнем, в каске — стоял у маленького столика, застланного серым одеялом. Он был невысок, плотен.

— Кто вы? — сказал обер-лейтенант.

— Я могу назвать себя, но это ничего не решит, господин обер-лейтенант.

— Точнее?

— Я должен увидеть кого-либо из старших офицеров.

— Вы немец?

— Не имеет значения. Доложите обо мне старшему командиру.

Обер-лейтенант переглянулся с молча застывшим у двери фельдфебелем.

— У вас есть документы?

— На вашем месте я предложил бы гостю сесть.

— Вы не гость.

— Впрочем, вашим гостем я долго быть не собираюсь.

— Это мы увидим.

Коробов подошел к широкой скамье у стенки блиндажа, отодвинул лежащую там солдатскую шинель, сел…

— Господин обер-лейтенант, немецкому офицеру можно понять, надеюсь, простую истину, что я не похож на проворовавшегося русского повара. Русские повара знают только два немецких слова — «хенде хох»… Дайте мне сигарету.

Усмехнувшись, обер-лейтенант достал из кармана брюк белую пачку сигарет, протянул Коробову…

— Сулима… Дрезден… — сказал Коробов, разглядывая сигарету. — Спасибо. Огонек?

Обер-лейтенант чиркнул зажигалкой, потом бросил ее на стол.

— Вы берлинец? — неожиданно спросил он.

— Не помню. Вы очень любопытны, господин обер-лейтенант.

— Вы же говорите на берлинском диалекте, молодой человек. Я шесть лет преподавал немецкий язык в Веддинге…

— Я русский.

— Вы храбрый парень, черт побери…

— Докладывайте вашему начальству: с русской стороны явился человек, который сейчас курит сигарету «Сулима» и находит, что это порядочная дрянь… Доложите еще, что час назад этот человек прирезал в русской траншее какого-то прохвоста, ползшего со стороны немецких позиций. Высокий, блондин, на подбородке — ямочка… Может, по этому вшивому мундиру определите — кто, а?.. — Коробов, усмехнувшись, приподнял левый локоть.