Ударная армия - [34]
— Поздравляю… Беру свои слова о том, что вас переучили, назад. Вас отлично выучили. Кто?
— Короткого ответа, к сожалению, дать не могу, господин оберфюрер.
— Ну, не скромничайте, Коробов. Итак?
— Моя мать — внучка генерал-губернатора Одессы графа Толмачева.
Вальдман чуть нахмурился… Закинул ногу на ногу…
И тут Коробов не удержал улыбки…
— У меня еще пять свободных минут, Коробов. Только пять. Вы понимаете?
— Да, господин оберфюрер, — спокойно сказал Коробов.
— Вы считаете себя… гм, да, очевидно… Граф Толмачев, а?
— Так точно, господин оберфюрер.
— Допускаю. Быть графом — это уже кое-что, а, Коробов? То, что вы смелый молодой человек, доказательств не требует. Но я вижу, что вы способны и поиграть со смертью, а, граф?
— Осмелюсь сказать, господин оберфюрер, что к графскому титулу я не против присоединить и четыре поместья, которые принадлежат мне по праву. Несколько тысяч гектаров Одесской области. А получить их из рук Советской власти, само собой разумеется, я не мог… Я выбрал путь, совпадающий с путем германской империи…
— Не надо громких слов. Я беру вас с собой. Мы побеседуем поподробнее. Благодарите генерала Бремера за гостеприимство, граф.
Коробов посмотрел на генерала, тот улыбнулся.
— Дайте мне глоток водки… Шнапса, господин генерал…
Вальдман захохотал.
— Вы отличный парень, Коробов, черт побери! Одно неясно — кто вас учил немецкому языку?..
— Маленькая берлинка Эми, господин оберфюрер.
ГЛАВА ПЯТАЯ
…Забыл, как называется та улица… Когда же я чаевничал у Воронова? Девятого марта. Девятого марта тридцать седьмого года. Странно, день помню, а вот как называлась та мадридская улица — запамятовал…
Николай Николаевич пил чай, сахарок грыз… был какой-то домашний, простецкий, да, да, посмеивался, когда эта славная переводчица… м-м-м… Тася? Да, Тася… Жаловалась, что, наверное, во всем Мадриде нет ни одного самовара, и она готовит чай в большом чугуне. Она тоже налила себе кружку, очки у нее запотели…
— Вернемся, Сергей, в Белокаменную — будем чаи гонять до изумления, — сказал Воронов. — Это Алексей Толстой словечко любит — «до изумления». Ты Алексея Николаевича любишь?
— Телегина я люблю.
— Ну, это я понимаю. Ты же сам как Телегин, русак ядреный, настоящий… Вот и паникуешь ты, братец, сейчас точно как твой Телегин.
— Не думаю, Николай Николаевич.
— В самом истинно православном духе ты душеньку свою сейчас ремешком, ремешком постегиваешь… Ну, побили итальянцы твою любимую Пятидесятую бригаду, ну, потопал ты километров пятнадцать по Французскому шоссе, унося от итальянцев ноги… Все правильна, друг Сергей. И оборона наша ни к черту, и твоим орлам траншеи рыть в грязной земле — гордость испанская не позволяет. И то, что на фронте в пятьдесят километров оборону держат какие-то девять батальонов… Все верно. А вот выводы у нас с тобой разные, Сергей…
— Я не знаю вашего вывода, Николай Николаевич.
— Мой вывод прост. Сегодня республиканцев побили, крепко побили, а завтра их уже не побьют, завтра они научатся бить итальянских щеголей насмерть, научатся, это тебе старый, черт дери, солдат говорит!
Воронов опять налил себе чаю, на меня поглядывал.
— Остановили ведь итальянцев парни из Одиннадцатой интернациональной? Остановили. Даже при всей этой неразберихе, разболтанности, недисциплинированности, но остановили! Нет, Сергей, паниковать нам с тобой никак не гоже, ну никак… Выпей-ка еще чашечку, выпей… Телегин.
Девятого марта тридцать седьмого года… Давно все это было, давно… Сегодня у меня не девять батальонов… Все будет хорошо, должно быть хорошо!
Седьмая ударная будет на том берегу Одера, этого проклятого Одера…
Нет, совсем не напрасно мы шли тогда, в дождливый мартовский день, по земле Испании, нет, не напрасно…
Все будет хорошо.
Наградной лист оформить — для ротного гиблое дело…
Борзов (портянки сушил у печки) глаз прижмурил…
Венер — мужик боевой, отчаюга, да грамотешка слабовата…
В блиндаже — дыхнуть нечем, жарища, а у Венера все пуговицы на воротнике гимнастерки застегнуты, преет над теми листами.
Сперва над трофейной немецкой тетрадкой колдует: слово напишет — и чирк карандашом по нему, второе напишет — опять не соответствует…
Без дружка, парторга Ивана Ивановича, труба Венеру… Бывало, Ванька сядет, папироску в зубы, карандаш по бумаге так и летает… Потому — дар человеку… Вот уж из госпиталя Ванька вернется, тогда Венеру с наградными листами управиться, в батальон представить — проще репы…
Вроде накатал, мученик, а?..
— В душу Гитлера, — бормотал Горбатов. — Развели писанины — хуже конторы райпотребсоюза…
— На Малыгина подаешь, Кузьмич? — сказал сочувственно Борзов.
— На него… Пшенник еще, а ордена не дать — нельзя.
— Парнишка хороший, Венер Кузьмич. Не грохни он по тому «тигру» гранатой — от первого-то взвода ошметки б полетели, точно.
— Ну-к, послушай, Николаич, как тут чего…
— Да я в документациях…
— Ты в смысле, как точно я излагаюсь тут… Значит, так… Представление… В бою под нас. пунктом Егерсдорф в составе второй роты первого батальона, отражая контратаку семи танков и трех самоходок противника, гвардии рядовой Малыгин Федор Федорович, свято выполняя свой долг воина-освободителя, по личной инициативе выдвинулся на сто метров от первой траншеи, где мужественно встретил подходящий фашистский танк «тигр» ударом связки гранат и вывел его из строя…
