Ученики, учителя - [108]

— Идем! Идем, посмотри!

Он потащил Джордано на улицу.

— Смотри!

Вдали, у горизонта разгоралось еще одно пожарище. С холодным спокойствием Джордано понял — горит Москва. Из изб выскакивали офицеры, простые гусары отрывались от своих дел. Стояли молча, мрачно смотрели.

— Что ж это деется, братцы? — денщик Джордано истово перекрестился.

— Все. Мышеловка захлопнулась, чуть слышно, для одного Джордано произнес Хан, и новый всплеск зова, ударил по нервам.

— С чего ты взял?

Хан усмехнулся:

— Спорим на первую голову?

— Я тебе две отдам, если ты прав. Только…

— Только попробуй отказаться! — глаза Хана горячечно блестели.

Когда через два месяца Джордано притащил, даже и не напомнившему ни разу о споре, Хану, двух голодных, ободранных, не способных держать в руках оружие французов, тот оглядел их с мрачным интересом, хмыкнул и велел денщику достать последнюю заначку коньяка и выменянный у платовского казака кусок окорока. Через два часа обалдевшие от выпивки и жратвы бессмертные, отправились с конвоем по обычному пути французских пленных.

Поводив глазами удаляющуюся в сумерках колонну, Джордано вслед за завернувшимся в мужицкий тулуп Ханом стал устраиваться у костра на ночлег. Голодный в очередной раз желудок злобно урчал.

— Ты зачем их отпустил? Да еще и последние продукты отдал. Уйдут ведь и угробят кого-нибудь.

— Если угробят, то далеко не уйдут, — Хан вылез из-под тулупа, встряхнул головой, сгоняя сон, и обвел взглядом укутанные рано выпавшим в тот год снегом деревья, Да и некуда им сейчас идти.

Потом был еще заграничный поход. Вместе они дошли до Парижа, и однажды там — так получилось — Джордано назвал Хану свое имя. Там же, во Франции он узнал и имя, использовавшееся приятелем для самоидентификации, «Хан». А уже перед самым возвращением в Россию произошел случай, неприятно поразивший Джордано. Он искал Хана за каким-то мелким делом и нашел в его любимом трактире в отдельном кабинете вместе с незнакомым бессмертным: на вид приличным, молодым человеком в статском костюме. Джордано не ожидал встретить еще кого-то себе подобного и достаточно бесцеремонно ввалился в кабинет. Увидев незнакомца, он готов был тут же уйти, но Хан указал ему на стул:

— Assieds-toi. Nous aurons fini.[21]

Он позвонил в колокольчик и бросил появившемуся официанту:

— Du vin au monsueur offisier![22]

Пока исполнялся заказ, незнакомый бессмертный приветствовал Джордано с ужасающим южнорусским акцентом, и они обменялись парой ничего не значащих фраз. Хан молчал, тянул молодое вино. Когда официант принес кувшин и наливал Джордано, собеседник Хана судорожно глотнул. Стол перед ним был пуст.

— Вам налить? — спросил Джордано, переходя на русский.

— Обойдется! — резко бросил Хан.

— Продолжай! — приказал он, как только дверь за официантом закрылась.

— Я сейчас вам все объясню, Фархат!

Он не успел закрыть рот, как его накрыла вспышка зова Хана. Бессмертный, теряя всякое достоинство, сполз со стула и, склонившись перед Ханом, начал в чем-то сбивчиво оправдываться на незнакомом Джордано восточном языке сродни татарскому. Хан слушал с каменным выражением лица.

— Черт с тобой. Убирайся, — дальше, похоже, прозвучала угроза или приказ. Статский, поднявшись с колен, боком осторожно прикрыв за собой дверь вышел из кабинета.

Некоторое время Хан молчал под взглядом Джордано.

— Ну, что ты смотришь? Он просто мой должник.

— Он не умеет держать в руках шпагу?

— От чего же? Умеет, — Хан усмехнулся, — но это средство не всегда помогает справиться с долгами. Я не прав?

Джордано никогда не тешил себя иллюзией, что до конца понимает Хана, уж тем более — знает, чем тот занимается. Но ведь он и сам никогда не говорил Хану всего о себе. Так что основная деятельность большинства из реализаций Хана за последние сто лет, воспринимались Джордано спокойно. Вот и теперь, разве при встрече весной он хоть в мыслях осудил Хана? Нет, ведь. Сам же и предложил «выход из затруднения».

Что же он должен думать о Хане?

«То же, что и раньше», — отвечал трезвый голос рассудка. Правда, почему-то это стало трудно делать.

Нарастающее давление зова заставило бессмертного обернуться.

Хан и Катерина возвращались к реке неспешным шагом. Кони встряхивали гривами, почти касались головами друг друга. Девчонка с ореолом растрепанных ветром стриженных под мальчишку русых волос, прилипшей ко лбу челкой, в батистовой с прошвами промокшей от пота кофточке, облепившей тонкую, гибкую фигурку, голыми ногами сжимала крутые конские бока и, должно быть, совершенно забыла о том, что даже здесь за станицей в степи есть глаза и уши. Они не успеют вернуться к ужину, а бабке уже донесут весть о том, что внучка, забыв уж всякий стыд, как последняя городская шпонь каталась одна с приезжим. И долго станичники будут обсуждать вопрос: сделал ли городской вертопрах предложение, или сошлась Катерина с энкаведешным офицериком, чтоб не держать ответ за арестованного в конце зимы отца.

Джордано отвернулся к воде, но услышал, как соскочивший с коня Хан что-то сказал девушке, и она увела лошадей. Через мгновение Хан опустился рядом на песок.

Некоторое время они сидели молча. Хан грыз травинку, высасывая сок из полого стебля, его босая нога разгребала горячий песок, пытаясь докопаться до влажного слоя. Уровень зова был совершенно спокойным и ровным. Наконец Джордано не выдержал и, подняв голову, посмотрел Хану в лицо. Тот не отвел взгляда и даже никак не прореагировал, только выплюнул травинку.