Убийство времени. Автобиография - [34]

Через неделю я отправился на встречу с Поппером. Он был уже не так приветлив, как в Альпбахе, и призвал на нашу встречу свидетеля (это был Дж. О. Уиздом)[34]. «Какие у вас планы?» — спросил Поппер. Я не ожидал такого вопроса, но ответ у меня был. Я только что закончил читать новую книгу Бома, введение в квантовую механику. Это не обычный учебник — в нем есть стандартные расчеты, но они сочетаются с детальным философским анализом: одна глава о физике, одна глава о философии (в основном о Боре). Я хотел написать рецензию на эту книгу. Поппер засомневался, посмотрел на Уиздома в ожидании поддержки, не получил ее и отпустил меня восвояси. После этой встречи я видел его дважды в неделю — на лекции и на семинаре, которые он вел.

Первая лекция начиналась с фразы, которая потом стала знаменитой: «Я — Профессор Научного Метода, но у меня есть проблема: научного метода не существует». «Однако, — продолжал Поппер, — есть простые практические правила, и они довольно полезны». Например, давайте предположим, что мы хотим объяснить грозу тем, что ее послал Зевс. Является ли такое объяснение хорошим? Это как сказать. Предположим, кто-то спрашивает нас, откуда мы знаем о существовании Зевса. Ответ: «Вы что, грозу не видите?» неудовлетворителен, так как содержит логический круг. Существуют ли сейчас похожие стратегии? Да, объяснения ad hoc. Как может быть устранен логический круг в объяснении? Следует убедиться в том, что объяснение шире, чем ситуация, которую нужно объяснить. Объясняющие принципы также должны иметь некоторую связность — лучше всего это достигается введением новых сущностей, таких как силы, поля, частицы и так далее. Эти новые, ранее неизвестные сущности вводятся специально для того, чтобы объяснить известные явления, то есть получается, что мы объясняем известное при помощи неизвестного, а не наоборот, как часто утверждается. Поппер продолжал в том же духе, намеренно тривиальном или парадоксальном, пытаясь показать, как простые идеи, которые возникли из столь же простых требований, упорядочили сложный мир научных исследований.

Затем последовали атаки на «индуктивизм» — идею о том, что теории могут быть производными от фактов или основываться на фактах. Те, кто ратует за эмпирическую проверку, сказал Поппер, советуют нам держаться настолько близко к фактам, насколько это возможно, что означает, что они стараются быть настолько ad hoc, насколько это возможно. Но с принципом ad hoc мы уже разобрались — следовательно, требование строгого эмпирического каркаса должно быть заменено требованием превзойти факты настолько, насколько это возможно. Метафизика превосходит известные факты и часто противоречит им. Значит ли это, что наука является метафизикой? Нет; научные гипотезы могут быть опровергнуты, а метафизические системы опровергнуть нельзя.

Все это было понятнее и правдоподобнее, чем разные формы индуктивной логики, которые я находил у Милля и Йоргенсена. Аргумент, который окончательно убедил меня в том, что индукция — это очковтирательство, был представлен Поппером в докладе Британскому обществу философии науки (аргумент принадлежал Дюгему — но Поппер об этом умолчал). Этот аргумент гласил, что законы высшего порядка (такие как ньютонов закон тяготения) часто конфликтуют с законами низшего уровня (такими как законы Кеплера) и, таким образом, не могут быть выведены из них вне зависимости от того, как много допущений мы добавим к исходным посылкам. Теперь фальсификационизм казался реальной опцией, и я поддался его соблазну. Время от времени я чувствовал себя неловко, особенно в разговорах с Вальтером Холличером; мне казалось, что всю эту конструкцию точит древесный червь. В то же время я применял эту процедуру ко множеству тем и сделал ее центральным основанием моих лекций, когда только начинал их читать.

Сегодня я считаю этот случай прекрасной иллюстрацией опасности абстрактного рассуждения. Нас окружает множество опасных философий. Почему они опасны? Потому что они содержат элементы, которые парализуют наше суждение. Рационализм, догматический или критический, не является исключением. Он даже хуже — внутренняя связность его продуктов, кажущаяся разумность его положений, обещание метода, который позволяет отдельным людям освободиться от предрассудков, а также успех наук — кажется, это главные достижения рационализма, — все это работает на построение его почти сверхчеловеческого авторитета. Поппер не только использовал эти элементы, но добавил еще один парализующий ингредиент — простоту — лично от себя. Так что же не так с когерентной философией, которая излагает свои положения в простой и прямолинейной манере? То, что она может оторваться от реальности, что означает — в случае философии науки — отрыв от научной практики. В конце концов, философия — это не музыкальная пьеса, которой можно наслаждаться самой по себе. Предполагается, что философия может провести нас сквозь смятение и, возможно, дать некоторый набросок того, что стоит изменить. Поппер знал, что инструкция или карта может быть простой, когерентной, «рациональной» и в то же время может ни о чем не рассказать. Как и Крафт, Рейхенбах и Гершель до него, он, таким образом, делал различие между научной практикой и стандартами научного профессионализма — он утверждал, что эпистемология занимается только последними: мир (науки, а также и знания в целом) должен адаптироваться к такой карте, а не наоборот. Некоторое время я рассуждал ровно таким же образом. Было очень весело нагромождать проклятия в адрес почтенных традиций, показывая, что они «когнитивно бессмысленны». Еще больше воодушевления приносила критика уважаемых научных теорий, которые рассыпались по мановению той волшебной палочки, которой был метод фальсификации. Я упустил из виду тот факт, что сделал важное и вовсе не очевидное предположение. Я предположил, что «рациональные» стандарты, применяемые строго и без исключений, могут привести к практике, которая столь же подвижна, богата, технологически эффективна и стимулирует так же сильно, как и те науки, которые мы уже имеем, принимаем и превозносим. Но это предположение неверно. Если упорно и безоговорочно применять доктрину фальсификационизма, она уничтожит науку в том виде, как мы ее знаем.